Олег Зайончковский написал роман о писателе, который сочиняет роман. Нетрудно догадаться: тот самый, который ныне выдан в свет не неким издательством, выплатившим «исполнителю» аванс и строго требующим от бедолаги соблюдения условий договора, но вполне конкретным могучим концерном («АСТ»; «Астрель»). Хорошо, что тяжеловес книжного рынка приветил незаурядного прозаика. Еще лучше, что Зайончковский сумел представить рукопись в срок (или не слишком прогневал издательство задержкой текста). Вопрос в том, справился ли с аналогичной задачей его герой, рассказчик череды акварельных историй, собранных под заголовком «Счастье возможно. Роман нашего времени»? А если справился, то в жизни своей (которую придумал Зайончковский) или в очередном сне (продукте того же мастера)? Отсюда рукой подать до вопроса самого главного (и, как водится, самого грустного): в каком мире -- реальном или виртуальном -- справедлив заглавный тезис Зайончковского? Где возможно счастье? Только ли в мечтах, превращающихся в московские сказки, или в той жизни, что существует независимо от автора «романа нового времени» и его героя?

Дело в том, что от писателя (персонажа) ушла жена. Обыкновенная история. Так случилось когда-то с Васисуалием Лоханкиным. Ушла, как водится в романах отнюдь не только «нового времени», к деловому человеку. И хотя писатель наш голодовки не объявляет и пятистопным ямбом не изъясняется, двойники Варвары (взалкавшая комфортной жизни Тамара) и Птибурдукова (бизнесмен Дмитрий Палыч) пекутся о злосчастном русском интеллигенте (Зайончковский часто и без иронии употребляет дискредитированное слово) еще энергичней, чем это происходило на территории «вороньей слободки». Навещают в деревенской родительской развалюхе. («Едут на дачу»). Оставляют ему квартиру, из-за которой когда-то печальная история и завертелась. (Тамара возжелала улучшить жилищные условия; ипотечный кредит невозможно получить, если один из супругов -- иждивенец, коим писатель и является; фиктивное расторжение брака и отбытие героя на подмосковную «историческую родину» споспешествуют торжеству Палыча -- «Развод по-риэлторски».) Отбыв в теплые края, предоставляют свою роскошную жилплощадь. Обеспечивают «литературный заказ» от владельца ресторанно-издательского предприятия «Сырники» («Маринованные орхидеи»). Сватают соседку, увешанную золотом обладательницу роскошной груди, искусствоведческого диплома и незаурядных кулинарных дарований («Кавказская кухня»). Палыч даже на рыбалку вдвоем с писателем отправляется («Ловушка для Гелендвагена»). Словом, герои нового времени изо всех сил стараются, чтобы герой времени ушедшего хлебал счастье столовой ложкой.

А он не то чтобы кочевряжится, но счастливым себя никак не почувствовать не может. Равно как вписаться в правильную жизнь. И книгу о глубинной культурной связи словесности и еды для «Сырников» не написал (хотя аванс взял). И на армянскую красавицу глаза не положил (хотя ужин одолел). И вообще...

При этом писатель постоянно то ли фиксирует, то ли обустраивает счастье чужое. Пересказывает (или придумывает) историю провинциальной медички, угодившей в жены к преуспевающему москвичу, начисто лишенному примет новорусского хама («Настенька»). Сводит (для порядка покобенившись -- мол, на то моя авторская воля) одиноких соседей по дому, которым прежде не задавалась личная жизнь («Одноклассники» -- название дано в кавычках, ибо являет собой отсылку к известному сайту). Дарует новый шанс учительнице английского и ее ученику-десятикласснику, которые в баснословные года любили друг друга и (точно как в стихах Вознесенского) были безжалостно разлучены («Англичанка»). «К счастью, годы, что минули между двумя их встречами, годы, которые унесли их молодость, оставили им и всему человечеству кое-что взамен. Я имею в виду мобильную связь и электронную почту. Теперь Майя Аркадьевна и Славик Кораблин сносятся через Интернет, встречаются украдкой на художественных выставках (где полысевший мальчик увидел сперва портрет училки-возлюбленной, а потом и ее саму, впрочем, при муже-портретисте. -- А. Н.), и никто в целом мире не знает про их роман. Вот что на моих глазах случилось на выставке несовременного искусства. А может быть, и не случилось, померещилось».

Может, померещилось. Может, и все остальные счастливые истории двойник Васисуалия Лоханкина придумал себе в утешение. И о том, как, раздраженный шумом ремонта, пошел бить морду соседу, а вместо того стал ему помогать («Перфоратор»). И о том, как племянница, покорившая Москву, но терпевшая сплошные неудачи в личной жизни, вышла замуж за шведа, а постоянный спутник писателя, «дворянского» происхождения пес Филипп обрюхатил далматинку, чем в конце концов возрадовал сперва бурно негодовавшего владельца «выставочного экземпляра». (Услышав о появлении приплода, писатель острит: «-- Будете подавать на алименты? <...> -- Ну что вы, какие алименты <...> они такие милые. Вы знаете что... приходите к нам на крестины. С этим вашим... простите, не знаю, как вас обоих зовут» -- «Собачья площадка».) И о том, как бывшая жена стала время от времени оставаться на ночь у бывшего мужа. Реальность печальных историй вроде «Прощания с Замойским» (вдруг умер однокурсник повествователя, обычный, то есть никакой, инженер), почему-то принимаешь с ходу. А как что хорошее, так подозреваешь сон (спит наш писатель вдумчиво). Он же «художественный вымысел».

«Или я не знаю, как пишутся и как завершаются книжки? При желании я за десять минут могу сочинить десять финалов. Мне только мешает странный, я бы сказал, неписательский предрассудок. Я, видите ли, полагаю, что хороший финал нельзя сочинить. Хороший финал, он должен наступить сам, естественным путем». Сказочник, раздававший своим персонажам блестящие шарики и тут же над их домодельным убожеством грустно усмехающийся, ждет финала «как спасения, как счастливого пробуждения». Выдумать его нельзя, следовательно, спасения не будет. Только сон.

Но сон проходит, а финал приходит. Бывшая жена сообщает бывшему мужу, что она беременна. От него. Что никак не получалось в дни их совместной (сперва -- прекрасной, потом -- стертой) жизни. Герои, не замечая московской толпы, присели на метрошной лавочке. Они напоминают «вписанные в интерьер две небольших скульптуры. На станциях побогаче такие фигуры отливают в бронзе, чтобы проходящие мимо могли приложиться к ним на счастье». Значит, возможно. Даже в городе, который не верит слезам, бьет с носка, магнитом тянет, хитро морочит и запросто переваривает всевозможных завоевателей. В суетном, пестром, нашпигованном «одиночествами», кичливом, что ни день теряющем свой облик, но остающемся собой городе, о котором бывший провинциал, «герой старого времени», наследник Васисуалия Лоханкина написал улыбчивую, но сердечную книгу с непридуманным финалом.

Если кому-то из соображений высшей справедливости либо приверженности специфически понимаемым «либеральным ценностям» охота защитить оказавшегося не при интересе Палыча, то пусть сочинит историю о том, как он нашел свое -- а не лоханкинское -- счастье. Совсем не обязательно с пышногрудой соседкой-кулинаркой-искусствоведшей. Над Васисуалием и ему подобными столько уже глумились, что его апология кажется (мне, если угодно, -- продукту той же социокультурной среды!) делом своевременным и осмысленным.