В тот момент, когда переизбранный президент Ирана Махмуд Ахмадинежад с характерной для него улыбкой-оскалом жал руку президенту России Дмитрию Медведеву в Екатеринбурге, в Тегеране сотни тысяч людей (по другим сведениям, даже миллионы) под полицейскими пулями и палками пылких сторонников Ахмадинежада протестовали против официальных итогов иранских выборов.

Кандидат-реформатор (умеренный, на основы режима вовсе не покушающийся) Мир Хосейн Мосави, по официальным данным, получил чуть более трети голосов избирателей. Ахмадинежад -- пещерный антисемит, убежденный враг западной цивилизации и потенциально самый опасный в мире обладатель ядерного оружия -- чуть менее двух третей. За Ахмадинежада голосовали преимущественно бедные и малограмотные, каких в бывшей великой Персии действительно большинство. За Мосави -- преимущественно наиболее образованные граждане, интеллигенция (таковые в меньшинстве не только в Иране, практически везде) и желающие перемен студенты. Ахмадинежада поддержала провинция, Мосави выиграл выборы в столице.

Через 30 лет после победы исламской революции, скинувшей Иран с магистральной дороги умеренного авторитаризма, светского государства и рыночной экономики в овраги пассионарного религиозного царства, начинаются системные сбои. Откровенное варварство под маркой «суверенной демократии» (а Иран, будучи фактически исламской диктатурой с аятоллой -- духовным лидером во главе нации, формально демократическое государство и, несомненно, «суверенное», проводящее абсолютно независимую, в том числе и от здравого смысла, внешнюю политику) больше не может устроить многих. Например, миллионы молодых людей, желающих жить более богатой и разнообразной бытовой жизнью. Или тех, кто обладает достаточным интеллектом, позволяющим осознать, что мир разнообразнее установленных государством идеологических и религиозных пределов.

Да, в Иране уже было правление президента-реформатора Хатами, который, мягко говоря, не пользовался политическим покровительством главного человека в стране аятоллы Хаменеи, в отличие от Махмуда Ахмадинежада. Да, уже бывали волнения после объявления итогов очередных президентских выборов. Но еще никогда со времен прихода к власти аятоллы Хомейни в 1979-м не была так очевидна угроза политического раскола нации, выводящая на улицы сотни тысяч и миллионы людей, не являющихся врагами ислама или публичными противниками правления аятолл.

Россия и Иран в последние годы сблизились не случайно. У режимов двух стран можно найти немало общего. Во-первых, активная эксплуатация образа "врага" для консолидации нации. Да и сам этот мифический враг общий -- западная цивилизация. Во-вторых, стремление существовать вне сложной системы межгосударственных компромиссов, быть отдельными политическими полюсами. В-третьих, активное желание (при принципе внутренней политики «что хочу, то и ворочу» и требовании к остальному миру «не учить нас жить») экспортировать свою идеологию и расширять сферы влияния.

Но есть и принципиальные различия. Например, в Иране народ является субъектом и объектом политики, в России -- пока лишь объектом. Исламская революция не могла бы победить и, главное, утвердить прочный политический режим без массовой поддержки ее ценностей населением. То, что для просвещенного меньшинства и 30 лет назад казалось дорогой к новому варварству, бесправному и нищему, большинству мнилось, а многим кажется до сих пор прорывом в царство справедливости. Теперь Иран начинает пожинать плоды реальной вовлеченности народа в антидемократическую по сути политику: режим привык опираться на народ и, если значительная его часть протестует, не может не учитывать этого обстоятельства. Расстрелять миллион протестующих или кажущихся власти «подозрительными» людей без последствий для состояния страны невозможно: это знает и Россия, до сих пор пожиная плоды горького исторического опыта сталинизма.

Причины неизбежного краха разнородных авторитарных и тоталитарных режимов, маскирующихся под «суверенные демократии», предсказуемы. Исключая народ из процесса управления страной, власть автоматически лишает себя поддержки в случае реальных экономических или социальных потрясений. А механизма мирной смены курса такой режим не предусматривает. Включая народ в политику в виде декоративного партнера или активно эксплуатируя наиболее низменные, примитивные, вульгарные представления масс о добре и зле, власть рискует сделать толпу участником реального политического процесса.

У иранского типа «суверенной демократии» есть даже "конкурентное преимущество" в прочности: там нация действительно искренне религиозна, причем является приверженцем одной религии и не отягощена религиозным расколом. Люди по крайней мере знают, что они готовы защищать. В России же пока не видно реальных ценностей, вокруг которых возникал бы действительно единый органичный народ. Для управления, может быть, так и легче -- нет потенциального субъекта протеста. Но протест толпы редко бывает рациональным, а управлять «безвоздушным пространством безличных масс» труднее, чем реальным народом. Тут не знаешь, кем, собственно, руководишь и чего ожидать.

Иранский авторитаризм, при котором нация политически экзальтирована, приводит к массовым протестам с угрозой взрыва изнутри. Российский, при котором нация политически мумифицирована, грозит утратой желания граждан реально думать о судьбе страны и работать на нее.