Михаил Царев вышел на сцену в 1920 году, когда ему еще не было семнадцати. Почти тридцатилетним (хотя выглядевшим моложе) пришел к Мейерхольду: тот оценил актера, умницу и красавца. Царев, как свидетельствуют критики, замечательно играл Армана в «Даме с камелиями» (Маргариту Готье, естественно, играла Зинаида Райх). С расчетом на Царева-Чацкого ставилась вторая редакция «Горя уму». В 1937-м, однако, актер из ГосТИМа ушел, и ушел вовремя; в мейерхольдовском театре премьер больше не будет, а что дальше случится с Мейерхольдом и его женой, все знают. Царев же в это время (1939) уже был ведущим актером Малого театра. И опять же играл Чацкого.

Конечно, он помнил, кто сделал его по-настоящему значительным артистом; конечно, он ни с кем об этом не говорил.

Цареву не удалась зрелость, как это бывает с мужчинами, старающимися сохранить молодость. Можно возразить: как не удалась, ведь в зрелости, во второй половине сороковых годов, были получены и звание народного артиста, и первая Госпремия. Все так, но не будем забывать, чем в эти годы приходилось расплачиваться за эти регалии. Иногда званием порядочного человека, иногда судьбами друзей, довольно часто -- талантом. У Царева не было возможности (может быть, и желания) не делать официозных мерзостей, он, как и многие другие, участвовал в «кампании по борьбе с космополитизмом» и т.д., но его артистический дар был изначально честен: дар попросту отключился.

Актерский расцвет Царева начался после пятидесяти, причем как-то исподволь: поначалу не было ни одной безоговорочной удачи. Чеховский Иванов? -- да, это тонко и серьезно («В исполнении Царева у Иванова преобладает горькое, тоскующее сознание бессилия и горечь о прошлом», -- писал Павел Марков), но Борис Бабочкин в этой роли, конечно, был гораздо лучше. Макбет? -- важная, сильная работа. Первую половину роли Царев, как пишут, почти проваливал, но во второй -- «поседевший, с мрачным лицом, отягощенный непрерывно грызущими его мыслями -- Макбет становился безразличным ко всему, что не касалось власти; мастерски раскрывал Царев глубокое внутреннее одиночество Макбета...» (А. Штейн).

Насчет «всего, что касалось власти» Царев знал чрезвычайно много: и как она достается, и чего стоит, и чем за нее платят. В шестьдесят лет он стал председателем правления Всероссийского театрального общества (это была должность совсем не пустая) и оставался им практически пожизненно, вплоть до 1986 года (умер в 1987-м). И только под конец жизни к Цареву приходит полное актерское счастье: в ролях Фамусова («Потряс меня Царев в роли Фамусова в Малом -- нечто грандиозное», -- вспоминал Олег Меньшиков, готовясь сыграть своего Чацкого) и Маттиаса Клаузена в великой пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца». Повторю за Меньшиковым: это было нечто грандиозное. Как этот старик умел любить свою Инкен! А как он умел ненавидеть! А как понимал, что такое ужас смерти!..

Что касается Малого театра, то Михаил Царев сделал для его судьбы лучшее, что мог сделать: он во все годы своей власти сохранял за Малым статус театральной твердыни. Несколько монструозной, как твердыням и полагается, но властной, хорошо вооруженной и защищающей нечто действительно ценное. Например, чистоту русского языка и правильность выговора. Например, театральную традицию: можно спорить о том, что подразумевалось в Малом театре под защищаемой традицией, но нельзя не помнить: в роли могучего защитника этот театр всегда был убедителен и почти всегда респектабелен.

Возможно, это соединение могущества, респектабельности и правильной речи и, Бога ради, чтобы поменьше крови, -- составляет в России если не национальную идею, то национальную мечту.