Три балета Джорджа Баланчина, которыми открыл свою петербургскую гастроль New York City Ballet, были поставлены в разное время и в разных обстоятельствах. «Серенада» на музыку Чайковского -- в 1934-м, для первых учениц переехавшего в Америку питомца дягилевской антрепризы Георгия Баланчивадзе: потому в танце нет особых сложностей и в толпе белотюниковых девиц так мало молодых людей (с мужчинами в любительских труппах всегда проблемы). «Симфония до-мажор» Бизе -- 1947 год, время триумфа; Баланчин приглашен в Парижскую оперу поставить балет победителей и утвердить заново престиж великой французской труппы, пошатнувшийся, как казалось, из-за сотрудничества возглавлявшего ее ранее Сержа Лифаря с оккупантами. Потому тип спектакля -- парадный портрет, гордая демонстрация возможностей балерин и танцовщиков. И наконец, «Симфония в трех движениях» -- год 1972, Баланчин уже «американское все», но ему еще далеко до заката. Никому не надо ничего доказывать, но можно поиграть смыслами, воспоминаниями, людьми. «Серенада» и «Симфония до-мажор» хорошо знакомы петербуржцам -- оба балета в репертуаре Мариинки. «Симфонию в трех движениях» в России показывают впервые. Но сюрпризом оказалась вся программа, а не только не виданный ранее Стравинский.

Как у нас танцуют Баланчина? «Серенаду», например? С чувством, что это великая хореография. Собравшаяся из случайностей: да, вроде бы споткнулась ученица на репетиции, упала -- хореограф вставил это падение в балет. Другая опоздала к выходу -- и вот уже почти семьдесят лет вбегает, когда все стоят ровнехонько. Но хореография -- да, да, великая, кто же спорит: сочинявшаяся на ходу, вылетавшая на бегу, делавшаяся с легким удовольствием, -- из-за многолетних советских запретов и топтавшихся под ними легенд обрела в России тяжкий авторитет. И то, что этот авторитет слишком давит на мариинских людей, вообще-то танцующих замечательно, стало видно теперь, после этого спектакля New York City Ballet.

«Священнодействуй или убирайся вон» -- вот вековое требование к русскому актеру. Баланчин мог бы совсем перевернуть эту фразу: будешь священнодействовать -- убирайся. Не надо делать строгое лицо, выражая все скорби мира; улыбайся! Пусть вся «Серенада» будет пересыпана быстрыми улыбками. Не надо тянуть мелодию -- гони ее вскачь (темпы раза в два быстрее привычных нам -- надо отметить виртуозную работу дирижера Андреа Куинн, что вела придирчивый мариинский оркестр легко и весело). Не надо изображать величия -- оно вдруг вырастет само собой из музыкальнейшей конструкции, а ты просто прыгай по диагонали, как школьница по лужам, размахивающая невидимым портфелем. Печальный финал, для которого хореограф специально переставил в конец горестную медленную часть и в котором оставленную танцовщиком балерину, застывшую, как памятник, уносят, высоко подняв, два молодых человека (Баланчин никогда не сочинял либретто, замечая, что где женщина и мужчина на сцене -- там и сюжет), так вот даже этот печальный финал при этом не кажется чужим и резким после солнечного, раннеутреннего начала. Сияние и печаль принадлежат к одному стилистическому ряду -- и только тяжкой скорби здесь не место.

То же самое происходит и с «Симфонией до-мажор». Не парадный портрет, но фотоснимок дурачащихся школьников. Балет, со дня премьеры в России попавший в список «священных» (абы кто не танцует, право выступить -- как ввод в премьерский ранг), в Мариинке выточили до совершенства. В Большом, когда наконец заполучили -- кинулись, не веря своему счастью, сбиваясь, взлетая и захлебываясь. И непонятно, кто в итоге оказался дальше по интонации от NYCB. А родной Баланчину театр не дрожал и не благоговел: да, в Adagio была поставлена лучшая балерина. (В Мариинке эту часть танцует Лопаткина, здесь -- Мария Ковроски, длинная худая девушка, без гордыни растворявшаяся в музыке и тем эту музыку подчинявшая. Ее партнером, в руках которого она плавно поднималась и затихала, был Чарльз Аскегард, в глазах которого горел тайный ежедневный восторг скрипача -- обладателя скрипки Страдивари.) Но после ворожбы Adagio выплеснулось Allegro vivace -- и если Бенджамен Миллепид, невысокий виртуоз барышниковского типа, с чуть насмешливым мастерством прописал ногами всю мелочовку, сочиненную Баланчиным в этой части, то его партнерша Дженни Тейлор, ясно улыбаясь, одну половину текста пробросила, вторую лично отредактировала, сбиваясь с шага и не попадая в темп. Вытвори такое Диана Вишнева в Мариинке или Мария Александрова в Большом -- весь театр укоризненно перешептывался бы полгода; здесь -- овация. Ну бывают такие девицы в каждом классе -- у доски чушь несет, зато сияет-то как!

У «Симфонии в трех движениях» нет российского дубля, но родственник есть: в Большом шел баланчинский «Агон», та же урбанистическая графика на музыку Стравинского. Но эта «Симфония» многолюднее и радостнее (впрочем, посмотрим сегодня и завтра «Агон» в оригинальной версии NYCB -- вдруг тоже окажется не таким аскетичным и сдержанным, как «Большой» тезка). «Симфонией в трех движениях» балет стал, вероятно, с подачи кого-то из давних переводчиков. Movement -- и движение, и часть музыкального произведения, так что на самом деле «в трех частях». Но традиция наименования уже сложилась, заставляя тех, кто спектакль не видел, подозревать Баланчина в склонности к минимализму. Вот уж чего не было, того не было. Поздний Баланчин и не думал сокращать свой словарь. Три части «Симфонии» выстроены по принципу контраста. В середине -- тягучий дуэт (Венди Виллан и Джок Сото), сплетенный из больших поз и намеков на индийские танцы (то балерина проведет рукой под подбородком, загнав зрачки в уголки глаз, то оба обозначат вычурную позу многоруких древних богов -- потом, правда, развернут колени внутрь, будто над собой усмехнувшись). В третьей части -- толпа народу прыгает над центром сцены как над костром. А в первой, начальной части шестнадцать девиц в белых купальниках бегают по сцене, отдергивая пятки от пола так, будто это не сцена, а сковородка. Они расставляют руки и чуть перекашивают плечи (как дети, играющие в самолетики) и мчатся по кругу друг другу навстречу. А потом идут к публике утрированной походкой взрослых мюзикхолльных дев: плечи развернуты, руки опущены, но ладони призывно открыты и нога поднимается от бедра... Эта склонность к играм -- детским играм, балетным играм, да-да, я все помню про подростковость американцев -- и привлекла, как мне кажется, Баланчина, выбиравшего когда-то страну проживания. «Мистеру Би» нравились те, кто живет как дети. И судя по успехам труппы, наверное, все-таки не только ему.