Нельзя сказать, что в этом году фестиваль Visions du Reel («Образы реальности», Ньон, Швейцария) пошел прахом. Он скорее пошел пеплом -- большинство авторов драматически отсутствовало на показах и обсуждениях. Режиссеры застряли в аэропортах из-за извержения исландского вулкана. Но их зияющее отсутствие было восполнено избыточным присутствием в кадре героев фильмов. За двадцать лет профессионального увлечения документальным кино я никогда не видела такого количества фильмов-монологов в одно время и в одном месте.

Поразила, к примеру, идея канадского режиссера Сильвана Лесперансы поехать за тридевять земель из Квебека в Африку, в Мали, чтобы снять фильм, состоящий по преимуществу из монологов местных жителей-рыбаков про то, как тяжело им живется. О том, что на реке Нигер жизнь не сахар, земляне, кажется, в курсе и без фильма «В дельту». Вопрос, зачем Лесперанса преодолел такие расстояния и оргпроблемы при съемках, повисает в воздухе фильма.

Или вот «Я -- ворона. День с Мило Желтые Волосы». 70-минутный фильм-монолог старого индейца из племени лакота сделан немцами Симоной Фюрбрингер и Николасом Хумбертом. Речь сплошь о том, что люди должны любить друг друга и беречь нашу планету. Непонятно, однако, как это авторы не осознают, что зрителю будет неловко и изнурительно 70 бесконечных минут наблюдать исключительно на крупном плане очень пожилого человека, сыплющего псевдофилософскими банальностями в духе нью-эйдж...

Мне теперь кажется, что документалисты из стран с «давно подстригаемыми газонами» пребывают в отличной физической форме (позволяющей им носиться по планете) при почти полном отключении авторского сознания. Об этом, например, свидетельствует «Нигде в Европе» немки Керстин Никиш, фильм об обстоятельствах сегодняшнего существования нескольких чеченцев, пытающихся получить официальный статус беженцев в разных европейских странах. Никиш увлеченно предоставляет слово своим героям (это почти 100-минутный фильм, снова состоящий по преимуществу из монологов), причем предоставляет увлеченно и совсем без разбора. А потому получается, что сочувствовать, а зрительское сочувствие и есть главная цель картины, я должна равно всем: и отцу девочки-инвалида, и журналисту, помогавшему Анне Политковской, и пятидесятилетнему крепышу с хищным взглядом, боевым прошлым и портретом Дудаева на исламской зеленой майке. Последнему мне сочувствовать куда труднее, чем журналисту, дважды похищенному, едва не убитому и практически выдавленному из Чечни и из России... Режиссер же не сообщает никакой собственной версии реальности, не предъявляет нам своего понимания обстоятельств и никого не судит, ведь плохо в Европе всем чеченским беженцам. Но тут возникает вопрос: а кому тогда нужен этот режиссер?

Вопрос риторический. Потому что режиссер в современной документалистике и самому себе кажется не нужным, это существо скромное, порой снедаемое самоуничижением, часто программно самоустраняющееся. Рупор для болей мира.

Нет, правда. Документалисты, особенно сформировавшиеся в Западном полушарии, теперь, видимо, считают, что быть режиссером документального кино -- занятие не божеское: в чужие жизни надо вмешиваться, своим вхождением эти жизни деформировать, да еще и провоцировать героев к самопроявлению. А все это неделикатно и даже безнравственно. Кстати, именно под этим лозунгом -- «Документальное кино безнравственно, потому что вторгается в жизнь человека, в том числе и внутреннюю» -- покинул документалистику и ушел в кино игровое Сергей Дворцевой, один из наших лучших режиссеров.

Власть над фильмом передается персонажам и в картине Саназ Азари «Доброе утро, Исфахан!» (Иран), где разные жители города Исфахана в день недавних президентских выборов рассказывают о своем житье-бытье, и в «Колыбельной» немцев Тамары Трампе и Йохана Файндта, где та же конструкция воспроизводится в Берлине -- без всяких выборов... Да и в нашем «Вместе» Павла Костомарова. Режиссер-оператор собрался восхититься тонкостью, мудростью и взаимной привязанностью пожилых супругов-художников, а в результате на экране оказались по преимуществу высказывания героев. И они так и не проясняют, что же столь замечательно в этих людях, чтобы запечатлевать их на пленке.

Словом, мы имеем дело с результатом охватившего режиссерский корпус самоуничижительного настроения. Документальное кино было подлинным и тонким искусством, оно находило образное выражение авторскому миропониманию, оно чарующе коварно создавало художественную реальность из реальности физической... А теперь капитулировало -- вернулось к своей прафункции, к тому, с чего начиналось: к прямому и примитивному документированию происходящего вокруг. Беда.

И знаете, на этом фоне даже как-то подкупает «Кое-что о Грузии», очень вообще-то тенденциозный фильм Нино Киртадзе, грузинки, живущей во Франции, но активно поддерживающей нынешнюю грузинскую власть. Киртадзе можно назвать грузинской Эсфирью Шуб -- так хлестко она монтирует, так бестрепетно обличает Россию, использующую все средства для подавления ее Грузии, так откровенно занята политическим кино. Но вот только делает Киртадзе кино политическое, а не прямо пропагандистское, потому что документалист она настоящий. (Даром, что актриса по первой профессии и даже некогда сыграла главную роль в фильме «1001 рецепт влюбленного повара» Наны Джорджадзе, где была партнершей Пьера Ришара.) Да, она ангажированный автор, и я даже лично столкнулась с ее ангажированностью. Как программный директор московского «Артдокфеста» я приглашала ее предыдущий фильм в программу. Фильм назывался «Дураково -- деревня дураков», рассказывал об одном российском поселении, содержал очень нелицеприятные выводы о русском национальном характере, и мне казалось важным показать его соотечественникам, чтобы мы могли посмотреть на себя со стороны. Но Киртадзе от участия картины в «Артдокфесте» гневно отказалась: она, принципиальный грузинский художник, не желала участвовать в российских инициативах (дело было до августа 2008-го). Мы удивились и спросили, уж не боится ли принципиальный грузинский художник с евросоюзовским видом на жительство показать фильм в стране, о которой она говорит довольно резкие вещи. Но Киртадзе повторила, что такова ее позиция: с Россией дел не иметь. То есть костерить, извините, можно, но предпочтительно за глаза...

Но при этом Киртадзе делает серьезное кино -- в «Кое-что о Грузии» действительно встает образ страны в ходе августовских событий, сразу после и за полгода до них -- во время президентских выборов. Да, режиссер ездит в одной машине с президентом Саакашвили. Да, мы видим, когда он гладко выбрит, а когда взлохмачен. Да, в этом фильме Саакашвили предстает персонажем, которому хочется сопереживать, человечным, попавшим в нечеловечески сложные обстоятельства. Тут есть все от политического проморолика. Но здесь есть и люди Грузии, и их смятение, и дух, и воздух маленькой страны, чувствующей себя преданной и бывшими, и новыми союзниками.

Не очень приятный мне человек Киртадзе снимает сильное документальное кино, воздействующее эмоционально и вовсе не посредством одних только персонажей, а присутствием автора за кадром -- ее направляющей руки, ее острым, хоть и ангажированным, взглядом. Хорошие же люди во всей полноте своей положительности капитулируют перед возможностью стать демиургами своих фильмов. И это, повторяю, беда.

Потому что уж таково документальное кино -- им не занимаются хорошие люди. «Хорошие люди должны становиться врачами и учителями», -- говорит наш ведущий документалист Виктор Косаковский. Документальным же кино занимаются представители особой человеческой породы. Те, что хотят не описывать мир, а проявлять в нем тайное, без них невидное. Я же говорю -- коварное искусство.