Алексеев Никита и Яковлев Олег -- герои легендарного «тамиздатовского» журнала, энциклопедии неофициального искусства СССР «А--Я» (издавался во Франции с 1979 по 1986 год, инициаторы издания -- Александр Сидоров и Игорь Шелковский). О Никите Алексееве в журнале имеется несколько публикаций. Среди них рассказ о его участии в группе «Коллективные действия» и сделанная известным художником Свеном Гундлахом развернутая экспозиция деятельности организованной Алексеевым квартирной галереи «АПТАрт» (apartment art). Олег Яковлев в первом номере журнала представлен краткой биографией, цветной и черно-белой репродукцией своих работ. Информация о художнике следует после открывающей издание статьи Бориса Гройса «Московский романтический концептуализм» и публикации очерка Казимира Малевича «О субъективном и объективном в искусстве, или вообще» (1922).

Встречавшиеся на страницах журнала «А--Я» мастера Алексеев и Яковлев друг другу нечужие не только потому, что оба открыли историю неофициального искусства конца 70-х -- начала 80-х. Но и потому, что давно дружат по жизни. Никита Алексеев рассказал об этой дружбе на страницах своей автобиографической книги «Ряды памяти» (М., 2008). Знакомство произошло в середине 70-х в России, перешло в дружбу в Париже, куда Яковлев уехал в 1977 году, а Алексеев -- в 1987-м. Художникам просто необходимо было сделать что-то совместно и в артпространстве. Долгожданная встреча состоялась нынешним мартом в Москве. В фонде Stella Art (Скарятинский переулок, 7) проходит монографическая выставка Никиты Алексеева. Рядом с фондом во Вспольном переулке, 3, открылась новая галерея «Общества поощрения художеств». Там и сделали выставку Яковлева в диалоге с Алексеевым. Написанные в основном акрилом на холсте работы Яковлева привезли из Парижа, где и поныне живет художник. Датируются они 1970-ми годами.

Обоим художникам и в пластическом плане определенно есть что сказать друг другу. И дело не в пресловутом гройсовском «романтическом концептуализме», подразумевающем постановку вопроса о границах искусства при сохранении доверия к формальным структурным принципам. Дело в стратегии мудрого дуракаваляния, самоотверженного занятия тем, что Никита Алексеев определяет как «изготовление умных и добрых табуреток». В фонде Stella Art показаны работы Алексеева разных лет, начиная с оргалитных «рельефов», что фигурировали на «советском Вудстоке», знаменитой измайловской выставке 1974 года, и до последних серий, например «Это есть. Этого нет. Это есть». Все опусы размещены без учета хронологии. Чередуются как хотят, не следуют готовой концепции. Созданные в стиле атласа Брэма картинки с веселыми подписями к невиданным зверям соседствуют со стилизованной под абстракцию 10--20-х годов композицией 1975 года «По «Элементарной поэзии» Андрея Монастырского». По продольной стене фонда раскатан многометровый свиток Final Cut с нежными рисунками, вдохновленными воспоминаниями жизни. Это подобие фильма жизни, в котором режиссерами-редакторами выступают зрители. Они могут предпринять свой монтаж: вырезать из свитка любую понравившуюся часть и унести. Алексеев склеивает оставшееся. Постепенно свиток все уменьшается до final cut -- последнего разреза и последнего кадра. Над свитком -- абстрактная живопись. Напротив -- «Живопись для твидового пиджака» 2008 года; это «целесообразная картина»: над осенним пейзажем висит реальный пиджак с нарукавниками. Картина-вешалка -- еще одна модификация идеи «умной табуретки»...

Все вместе восхищает какой-то обаятельной необязательностью. Ну пусть одни экспонаты будут заменены другими, а свиток увеличится или уменьшится. Потаенная миссия -- десантироваться за изнанку экзистенциальной пустоты -- сохранится. Что удивительно, за этой изнанкой обнаружится очень много осмысленного: не только просто хорошо сделанные объекты и пластически интересные образы, не только кантианское определение искусства в качестве «целесообразности без цели», но и привет от самого Казимира Севериновича, который, как известно по его собственным текстам и текстам исследователей, в новейшем беспредметном искусстве видел путь к «освобожденному Ничто» (по мысли Александры Шатских, в бытийственном Ничто Малевича «родственно откликаются космология и метафизика дзен-буддизма, преимущественно в той его трактовке, что представлена в категории Махаяны», «Ничто супрематической философии смыкается с Ничто нирваны»).

«Обаятельная необязательность» работ Олега Яковлева предполагает непосредственное вышучивание супрематической зауми. Никита Алексеев говорит, что свою живопись Яковлев называет не иначе как «каляки-маляки». Привезенную в Москву выставку назвали «Квазимир Мухлевич и другие». На одной из серий беспредметные картины мэтров 1910--1920-х годов будто хорошо поддали. Линии никак не желают тянуться ровно, пляшут зигзагами, дисциплина цвета хромает, на «Черном квадрате» бессовестно повисли усы дюшановской Моны Лизы. И что удивительно, при таком обэриутском пародировании идей Малевича живопись убеждает очень хорошим качеством. В него веришь, глядя и на свободные от бренда «Квазимир Мухлевич» абстракции Олега Яковлева. Видна школа, воспитание, точный и умный глаз. Черные круги на черном холсте изыском тональной гармонии спорят с композициями выдающегося французского абстракциониста Пьера Сулажа. К собственной версии абстракционизма Яковлев шел не интуитивно, а благодаря усидчивому изучению западного искусства и русского авангарда. Алексеев пересказывает слова Яковлева об ушибленности авангардом с юности: начинающему художнику довелось познакомиться с великим коллекционером Георгием Костаки, и, частенько наведываясь к Костаки в гости, он, будучи высоченного роста, постоянно стукался головой о низко повешенные над дверными проемами холсты разных гуру «великой утопии».

Показанные в соседнем зале галереи во Вспольном абстракции Никиты Алексеева посвящены Олегу Яковлеву и так же по-обэриутски легки, остроумны, в отношении живописи -- точны и виртуозны. Совместный джем-сейшн «калякамаляканья» удался!