Сочинения Александра Сумбатова-Южина сегодня на сцене редкость. Они были популярны в последней четверти XIX века, когда премьер Малого театра сочинял мелодраматические истории с внятно выписанной моралью -- публика их любила не в последнюю очередь потому, что любила замечательного актера, их написавшего, но все же не только поэтому. Пьесы Сумбатова-Южина были сценичны, он, как и положено актеру, наблюдателен, и его зарисовки современных нравов были вполне точны и остроумны. «Джентльмен», написанный в 1897 году, даже вызвал возмущение московского купечества -- мол, пасквиль на почтенное сословие, что как раз свидетельствует о том, что зеркальцем пьеса поработала добросовестно. В «Джентльмене» публике был представлен тридцатилетний купец-миллионщик Рыдлов, желающий выглядеть интеллектуалом и ради того написавший патетический роман «Бездна», с той же целью он собирается издавать собственную газету.

Денежный мешок, уже желающий быть более чем мешком, менеджер-собственник, стремящийся, чтобы его почитали писателем, -- понятно, почему Евгений Каменькович захотел поставить эту пьесу. Он ее слегка сократил (вполне разумно -- у Сумбатова-Южина персонажи имели обыкновение сообщать друг другу биографии и описывать характеры других персонажей, так вот все эти «разъясняющие» фразы убраны; о том, каковы герои, мы можем судить по их поведению на сцене, этого вполне достаточно). Он изменил финал -- о решении можно спорить, но режиссер, безусловно, имел на то право. И он мог бы, наверное, сделать очень неплохой спектакль -- ведь умеет он ставить спектакли просто умные, внятные, интеллигентные, начиная с легендарной «Двенадцатой ночи» в «Мастерской Петра Фоменко» и продолжая «Самым важным» там же и «Улиссом». Если бы... если бы он не поддался той эстрадной интонации, что стала в последние годы характерной для «Современника».

В «Джентльмене» переплетаются две линии, скажем так, деловая и семейная. Рыдлов (роль досталась Артуру Смольянинову) собирается выпускать газету и жениться. Сцена «делового совещания», когда купец раздает своим знакомым должности начальников отделов, идет под непрерывный хохот зала -- потому что некоторые характеры узнаются и в столетней давности портрете. Вот выступает грядущий завотделом политики, его основными направлениями будут «широкая благотворительность... гимнастическое развитие детей до десятилетнего возраста... оздоровление городов путем обязательного разведения скверов и всеобщей канализации»: «В иностранном отделе я предполагаю решить восточный вопрос». -- «Весь?!» -- «Весь. Но в теории». -- «Мы будем семиты или антисемиты?» -- «Ммм... Лучше антисемиты. Хлестче». Насмешка Сумбатова-Южина передана резко-характерной, почти клоунской игрой актеров (Шамиль Хаматов рисует просто карикатуру на репортеришку с вечно вздыбленными волосами и мечущимися глазами; Александр Берда одаряет своего скупого прибалтийского жителя всеми чертами анекдотического немца), но в этой сцене перебор не так страшен, хотя при столь ярком тексте можно было бы и не так суетиться. А вот в «семейных», в «любовных» сценах смотреть на сцену порой просто страшно.

Рыдлов женился на тихой девушке (Марина Александрова), плохо себе представлявшей будущего мужа и через полгода семейной жизни осознавшей, что ей буквально не о чем с ним поговорить. Зато ей есть о чем побеседовать с приятелем мужа, известным писателем, а тот не прочь наградить друга рогами. Но юная супруга не думает об адюльтере -- застав мужа при попытке завести роман с дальней родственницей, она радуется, что руки у нее теперь развязаны, и собирается разводиться.

Это не единственная love story в пьесе -- там все кем-то увлечены и никто не безгрешен, ищут удовольствий и сестра мужа (Дарья Белоусова), и сестра мужа сестры (Ольга Дроздова), и пожилой дядюшка героя (Анатолий Узденский)... уф, в спектакле 14 активно действующих персонажей. Но как это все представлено! Если крайняя степень развязности купца обозначена у Сумбатова-Южина ремаркой «хватая ее руки», то тут даму укладывают на стол и немедля пристраиваются на нее сверху.

И так все время. Не намек на вульгарность, не ирония по ее поводу, но полное ее торжество -- в голосе, в пластике, в мизансценах. Артур Смольянинов рисует своего купца (достаточно образованного для того, чтобы рассуждать о политэкономии) этаким жизнерадостным самцом гориллы -- прыгает, скачет и запрыгивает. Природное обаяние артиста никуда не исчезает, и потому возникает своеобразный эстрадный эффект -- зал радуется появлению любимца на сцене, не задумываясь о том, что он играет и как его игра соотносится с произносимым текстом.

Финал у Сумбатова-Южина печален: поняв, что любимый не собирается на ней жениться, даже если она разведется, героиня возвращается в дом мужа, который ее радостно принимает. Слом и принятие жизни с ограниченным и чужим человеком, побеждающая обыденность -- вот итог. Каменькович же превращает возвращение Кати в ее торжество: к Рыдлову приезжает не интеллигентная девушка в изящном платье (что уезжала), а затянутая в белое гламурное пальто до пят дива с агрессивным макияжем, и явно, что править теперь в доме будет именно она. Девичьи фантазии позабыты, мир засунут под каблук -- любви не бывает, займемся властью. Спектакль становится историей о карьерной победе, а не о семейном поражении -- то есть «Джентльмен», что должен был «обличать гламур», на самом деле воспел гламур как жизненную стратегию.

Единственное, что радует в спектакле, -- это сценография Павла Каплевича. Особняк Рыдлова с зимним садом, с пальмами в кадках, со слонами, на которых вывозят жениха и невесту, восхитителен. А как прекрасен гигантский слон, собранный из фруктов и водруженный на банкетный стол, этакий Арчимбольди по-московски! Вот здесь -- в декорациях и костюмах -- царит та ирония, которой стоило бы стать общей интонацией спектакля. И которая, увы, исчезла в трубно-эротических голосах актрис.