Выставку «Наполеон и Лувр» Государственный исторический музей проводит в недавно отреставрированном зале бывшего музея Ленина. Экспонируются великолепные вещи из крупнейших французских музеев -- Лувра, Версаля, Фонтенбло, Мальмезона...

Но почему, в сущности, Наполеон? Что нам до него? Забавно: главным, что связывает русскую и французскую культурную память, оказываются Дягилев в Париже и Наполеон в Москве. Конечно, победой над столь достойным противником можно гордиться и 200 лет спустя. Наполеон Бонапарт был, без сомнения, яркой личностью и рано обернулся героем притягательного исторического мифа. Идею и образный ряд выставки отлично поддерживают просторные и парадные интерьеры бывшего музея Ленина -- отрадно, что эта качественная площадка вновь стала рабочей.

Тема «Наполеон и Лувр» подразумевает скрещение двух линий. С одной стороны, это Лувр как императорская резиденция, место парадной имперской репрезентации, тем более пышной, что Бонапарт силился стать вровень со старыми европейскими династиями, мало того -- переиграть законных государей на их же собственном поле. С другой стороны, уже на рубеже XVIII--XIX веков Лувр был крупнейшим музеем: «Наполеон и Лувр» -- это еще и разговор об императоре и искусстве.

Конечно, искусство невозможно отделить от тогдашней аристократической повседневности. Когда вазочка для варенья копирует античную курильницу, а ларец для драгоценностей первой жены Наполеона, Жозефины, украшен барельефами в подражание помпейским. Когда к столу подают то тончайшего фарфора «египетский» сервиз (в память о Египетском походе; на чашечках и блюдцах виды пирамид, портреты египетских пашей в бурнусах обрамлены рядами черных с золотом иероглифов), то сервиз «энциклопедический» (познавательные картинки изображают различные ремесла), то «ботанический» (Жозефина, видите ли, увлекалась ботаникой, для нее на тарелках воспроизвели цветы и растения из атласа). Некоторые предметы особенно занятны. То, что очень похоже на самовар, не самовар вовсе, а серебряный настольный кувшин для кипятка, с краником, но без функции нагрева воды; к серебряным ведеркам для шампанского с витыми ручками и ножками в виде сфинксов прилагается столь же затейливо украшенный тазик для полоскания стаканов -- судите о гигиенических нормах. Впрочем, тогдашних гигиенических норм нам не постигнуть: в витрине можно полюбоваться любимым походным несессером Наполеона, содержащим 92 предмета, из них 78 -- туалетные принадлежности. Когда Наполеон больше был самим собой? Когда ночью на бивуаке в простом сюртуке, высоких сапогах и треугольной шляпе устраивался подремать на стуле, положив ноги на барабан? Или когда наутро раскрывал этот ящичек с раздвижными подносиками, миниатюрным кофейным прибором на одну (!) персону и бесчисленными флаконами, назначения коих мы не ведаем?

В сущности, позой было и то и другое. И образ неприхотливого военного, и элегантная утонченность дворцового быта. Главное и самое увлекательное, о чем повествует выставка, -- это целенаправленные и талантливые действия Наполеона в той сфере, которая век спустя стала называться агитпропом, а еще через век пиаром. Наполеон весьма в этой сфере преуспел, отчасти здесь секрет немеркнущего с годами обаяния его образа.

В этом смысле Наполеон очень ценил искусство. Репутация покровителя искусств и наук -- одна из сторон его публичного образа. Осуществлял император это покровительство со свойственной ему категоричностью. Он перевез в Лувр самые знаменитые шедевры из музеев завоеванной Италии, а затем и Германии: Аполлона Бельведерского, Венеру Капитолийскую, Лаокоона, творения Рафаэля и Микеланджело. Проблема перемещенных музейных ценностей существовала и тогда, но Бонапарт не усматривал тут ничего зазорного. Он создавал лучший и главнейший музей Европы. На выставке есть большая парадная севрская ваза «этрусской» формы с рисунком «Прибытие в Париж главных памятников, составляющих музей Наполеона» (1813, через год залы Лувра осматривали уже русские офицеры). Потом памятники вернули прежним хозяевам.

Ряд экспонатов выразительно демонстрирует, как идея прославления императора и его будущей династии реализовывалась через убранство дворцовых залов. Ковры, гобеленовые обои и покрытия для банкеток несли на себе инициалы властителя, геральдических орлов и прочую имперскую символику (эмблемой новой династии были золотые пчелы на малиновом фоне). Собственно, тому служил весь созданный при Наполеоне стиль ампир (уже потом и совсем в другом смысле перекочевавший в декор уютных русских дворянских усадеб). На выставке можно увидеть и трон Наполеона, вернее, один из его тронов -- тот, что стоял в зале законодательного собрания. Личные вещи: легендарная треугольная шляпа, та самая, как уверяют музейные хранители, которую император носил в 1812 году во время русской кампании; орденский знак, оставшийся у него и на острове Святой Елены; платье и ботинки Жозефины.

Художники и скульпторы трудились над портретами императора то в виде полководца, то законодателя (Гражданский кодекс Наполеона надолго пережил его империю). В Москву привезли полотна первого ряда: известный портрет Наполеона в рост в горностаевой мантии и золотом венце кисти Ф. Жерара, не менее знаменитую картину Ж.-Л. Давида «Бонапарт на перевале Сен-Бернар». Менее известны, но очень интересны портреты членов семьи Бонапарта работы того же Жерара, например гобелен, изображающий сидящую Жозефину, или мозаичный портрет Наполеона. После свержения Наполеона бонапартисты продолжали чтить его втайне, любопытнейший пример -- небольшая картина, где жизнь императора представлена в виде восьми видов треугольной шляпы, то на фоне звезды Египта, то пожара Москвы, то скалы Святой Елены. Необычная для расхожих представлений об истории живописи вещь, ближе к Магритту, чем к Жерару. А вот и гравюра, предвосхищающая перенос праха Наполеона в Париж (1840). «Я желаю, чтобы прах мой покоился на берегах Сены», -- говорит Наполеон, выходящий из разверстого гроба. Но это же почти лермонтовский «Воздушный корабль»!

Наполеоновская пропаганда узнаваемо родственна феноменам из более близких нам эпох. Но выразительны и отличия. Например, гравюра-аллегория в честь заключения Амьенского мира и конкордата с папой (1802). Наполеон на ней в античной колеснице, запряженной львом и агнцем, между женских фигур, символизирующих спасаемое им Искусство, Победу, венчающую его звездной гирляндой, Веру, протягивающую ему чашу с источником света. Еще множество фигур и предметов, на первом плане «Религия повергает культ» -- довольно жуткая фигура растрепанного старца с крестом в одной руке и кинжалом в другой, по пояс высовывающаяся из-под земли (все же еще совсем недавно якобинская пропаганда боролась с религией, именуемой фанатизмом), перед старцем-Религией поверженный дракон и перепуганная прекрасная язычница, которой он протягивает крест. Совершенно очевидно, что все эти сложносочиненные аллегории предназначены не простому народу, а элите. Тем и отличается стилистика ампира наполеоновской эпохи от аналогов ХХ века. Оттого-то помпезные жесты обязаны были быть изящными и утонченными, а великий полководец иметь походный несессер с 78 предметами туалета.

Выставка блистательна и очень красива. Молодой Бонапарт на горячем белом коне взлетает на перевал Сен-Бернар, повелительным призывным жестом вскинув руку. Там, вверху, куда он указывает, -- лепной медальон с профилем Ленина.