Нынешний нью-йоркский сезон NYCB прошел под знаками прощальных концертов. Аж пять артистов труппы дали свои последние выступления, включая главного принца труппы Филипа Нила, запомнившегося по семилетней давности санкт-петербургским гастролям Альберта Эванса и последней прима-балерины, назначенной самим Баланчиным, Дарси Кистлер. Парад пенсионеров не настраивал на острые театральные впечатления. К тому же всем известно, что New York City Ballet -- авторский театр Джорджа Баланчина. Созданные в середине 30-х годов при меценатской и организационной поддержке Линкольна Кирстайна балетная труппа и школа балета оставались под крылом гения до 1983 года, года смерти хореографа. Баланчин был кровью и скелетом NYCB (впрочем, всего американского балета) на протяжении полувека, и судьба труппы, как всякого авторского проекта, после смерти Баланчина вызывала большие сомнения. Компания продолжала существовать, качество хореографии Баланчина, составляющей основу репертуара, не вызывала сомнения, школа, созданная Баланчиным, также продолжала поставлять кадры для труппы. Но издалека вся эта история отдавала музейным душком, этаким мавзолеем гениального хореографа и человека.

Однако первый же занавес, открывший ряды прекрасных дев под слепящим солнцем "Серенады" Баланчина на музыку Серенады для струнных Петра Ильича Чайковского, полностью отменил лениво-благодушное состояние посетителя обязательного провинциального краеведческого музея. Затанцованная и засмотренная до дыр хореография главного балета XX века оказалась живой историей про любовь и разлуку, про спасение и надежду, вызывающей сочувствие мелодрамой, без привычной нам надмирной рефлексии мариинских артистов. И казавшийся законсервированным и таким возвышенным балет вдруг приобрел живой и насмешливый баланчинский аллюр, бытовую историю, воркование кумушек, страстную борьбу за свободу, страстные же танцы и манерное опускание на землю.

При этом задиристый зрительский взгляд бессильно метался по четким построениям артистов в поисках неряшливой пятой позиции или невыворотного батмана. Однако вышколенные ряды с симметричной высоты арабесками и одинаково прижатым большим пальцем в кистях смазывали ржавые шестеренки зрительского внимания тем елеем, который позволял безболезненно заглотить любую хореографическую рефлексию и самые сложные комбинации и лишь облизнуться от послевкусия (как эти обводки с выходом в перекидное или поддержки с завершением в шене в виртуознейшем La Source или вальяжные пор-де-бра в "Чаконне").

New York City Ballet представил в этом сезоне семь премьер, включая работы Алексея Ратманского, Уэйна Макгрегора, Кристофера Уилдона. Новые работы объединены общей концепцией использования архитектуры в танце. Сближение двух искусств кажется сколь банальным (достаточно вспомнить хрестоматийное "архитектура -- застывший танец"), столь же сложно осуществимым в реальности. За архитектурную составляющую отвечал звездный Сантьяго Калатрава (автор среди прочего аэропорта в Бильбао).

Именно он создал дизайн для всех премьерных спектаклей, отказавшись от первоначальной идеи единого пространства во всех спектаклях и предложивший хореографам различный дизайн. Представляется, что эксперимент имел более исследовательскую ценность, чем зрелищную или эстетическую. По крайней мере сценография одного из премьерных спектаклей, который мне удалось посмотреть (Luce Nascosta Мауро Бигонзетти), была остроумной -- расплывающаяся и вновь фокусирующаяся луна в центре черного задника, но явно не тянула на революцию.

Впрочем, эта луна создавала естественную и вполне театральную атмосферу для хореографии, инспирированной животной и птичьей пластикой. Довольно слабо связанная с человеческим опытом хореография г-на Бигонзетти тем не менее вызывала симпатию смелой работой с телом и изрядной долей иронии и не в последнюю очередь идеальным исполнением.

И все же New York City Ballet остается труппой Баланчина и труппой, танцующей Баланчина, и главный катарсис случился на представлении "Четырех темпераментов" на музыку Поля Хиндемита. Этот балет, поставленный Баланчиным в 1946 году на несколько схоластическую тему человеческих темпераментов, совершенно лишенный сценографических зацепок (балет танцуется на голой сцене в безжалостных для исполнителей тренировочных костюмах), обладает обаянием и красотой математической формулы и ставит почти неподъемную задачу причащения этой красоты для исполнителей и зрителей со всеми их земными страстишками. Однако включение в идеальную композицию балета для четырех солистов с парными вариациями в каждой части, с маршем-апофеозом в конце позволяет увидеть картину космоса, которой лишены даже астронавты, поскольку масштаб вселенной позволяет им выхватывать лишь отдельные куски.

И вдруг подумалось, что труппе New York City Ballet сиротство не грозит, поскольку гений Баланчина не покидает это место и после смерти хореографа, что Баланчин сумел создать то, что до этого в истории балета удавалось лишь Мариусу Петипа в Мариинском театре, и то, что неподвластно даже времени.