В Москву на презентацию своего романа «Круг замкнулся» -- второй части дилогии о 70-х и «нулевых» -- по приглашению издательства «Фантом Пресс» прибыл знаменитый британский прозаик Джонатан КОУ. О том, почему он не верит в судьбу, критикует лейбористов и доверяет случаю, Коу рассказал в интервью нашему корреспонденту.

-- Каким образом вам удается выстраивать в своих романах такие многофигурные композиции и обосновывать их? Вы что, рисуете графики или строите алгоритмы?

-- Сейчас эта самая многофигурность, о которой вы говорите, вызывает у меня самого некоторую оторопь. Я недавно перечитывал «Такое надувательство» и обнаружил, что там очень затейливый сюжет (смеется). Но те пометки, которые я делал к этому роману, оказались очень хаотичными. Так что спустя время я сам не смог разобрать, что же я тогда имел в виду: у меня очень плохой почерк. Пол Маккартни как-то сказал, что когда ему приходит в голову мотив, то он никогда не записывает его сразу, а ложится с ним спать. Если наутро вспомнит -- хорошо, а если нет -- значит, он был недостаточно хорош. А я вот решительно все забываю, поэтому подробно записываю, какой персонаж, какие у него взаимоотношения с окружающими. Получается очень много бумажек. Сейчас вот я заканчиваю роман, который будет гораздо меньше по объему, чем материалы к нему.

-- Одна из главных ваших тем -- это тема рока. Не просто судьбы, а рока -- в античном его понимании. Вы действительно верите в предопределенность?

-- Нет, я не верю в ту судьбу, о которой вы говорите. Это было бы слишком легко и избавляло от ответственности. Наша жизнь складывается из наших поступков, нашего выбора и, что очень важно, случайностей.

-- Ну знаете, у вас в романе «Круг замкнулся» отец случайно влюбляется в собственную дочь, при этом оба не подозревают, что являются родственниками. Это, прямо скажем, роковая случайность -- просто «Царь Эдип» какой-то.

-- На самом деле жизнь настолько невероятна, что если писать о ней правду, то вообще никто не поверит. Но вообще-то любая случайность объяснима. Если задуматься, всегда можно докопаться до сути. Просто обычно люди ленятся это делать. Тот факт, что мы с вами оказались за этим столом, совсем не случайность, правда? К этому привела целая цепочка когда-то произошедших событий. Мне нравится в своих романах реконструировать эти цепочки и взаимосвязи. Это не предопределенность, это логика жизни.

-- В «Круге» вы очень жестоко расправляетесь с теми блестящими молодыми людьми, которых так любовно описали в первом романе дилогии «Клуб ракалий». Что на вас нашло? Почему вы так безжалостно превратили симпатичных героев в маргиналов?

-- Не такие уж они и маргиналы. К примеру, Дуг добился того, о чем мечтал, -- он работает в центральной газете. Филип сумел сохранить свои ценности. Вот Бенджамин -- да, он наделал много глупостей. Но я не хочу, чтобы мой роман воспринимали, как приговор целому поколению. Скорее это роман о кризисе среднего возраста. Знаете, мужчины долго не выходят из пубертатного периода. По сути, в 40 лет они все те же подростки, тогда как окружающие их женщины -- взрослые люди. А потом в один прекрасный момент они вылупляются из своей подростковости и обнаруживают, что впереди маячит старость. Это ужасно неприятный момент в жизни мужчины.

-- В дилогии «Клуб ракалий» и «Круг замкнулся» много автобиографических подробностей?

-- В «Клубе ракалий» их больше, чем в «Круге». Главный герой Бенджамин Траккалей -- такой, каким он предстает в первой части, -- это, безусловно, мое альтер эго, но слегка гротескное. Я легко смог написать этого героя. В детстве я сам вел дневник, а когда перечитал его позже, нашел все написанное там постыдным и ужасным. Но прошло еще время, и я решил, что все это забавно, и слепил из этих деталей такой вот немного комический портрет себя в юности. Обычно я не перечитываю свои романы. Но когда летел в Москву, в самолете пересматривал «Круг замкнулся», поскольку написал его несколько лет назад и надо было освежить в памяти некоторые моменты. И вдруг я обнаружил, что Бенджамин меня сильно раздражает. Прямо-таки захотелось взять его за шкирку и сказать: «Ну кончай уже!» (Смеется.) Я дал себе слово никогда больше не писать про этих героев, но сейчас мне вдруг так стало жалко Бенджамина, что захотелось еще вернуться к нему, чтобы оправдать и привести к хеппи-энду.

-- В романе «Круг замкнулся» много жесткой политической критики. Вам не досталось за то, что вы прямо написали про взаимосвязь неолейборизма, неофашизма и фундаментализма?

-- Мне кажется, что больше я пишу о том, как изменились ценности лейбористов за последние десять лет и как сместились вправо их взгляды. Неофашизм в Британии -- это некий штамп. Когда говорят о неофашистах, представляют себе такого карикатурного скинхеда с ножом и в кожаной куртке. Когда я стал этим заниматься вплотную, я понял, что все не так просто. Но все-таки это очень маргинальное течение. Потому что все крайнее -- левое или правое -- не находит поддержки у британцев. Так что неофашизм остается за пределами политического дискурса.

-- Читая ваши романы, кажется, что вы испытываете острую ностальгию по 70-м?

-- Это обычная ностальгия по юности, особенно такой счастливой, какая была у меня. Но со временем я все больше укореняюсь в настоящем. Писательство мне очень помогает, ведь писатель разрабатывает все свои чувства и переживания и в конце концов приводит их в какой-то порядок. 70-е годы мне кажутся более наивными и, что гораздо важнее, более ясными и четкими в политическом плане. И по этой их составляющей я, безусловно, тоскую.

-- Меня очень интригует ваш первый роман «Случайная женщина». Он не похож ни на один ваш последующий роман... Откуда взялась эта тема -- женщины, проходящей по жизни, не оставляя следа?

-- Меня очень редко спрашивают об этом романе, который я написал четверть века назад. Вспомнить бы, о чем я тогда вообще думал... «Случайная женщина» -- первый мой опубликованный роман, но не первый написанный. До него я написал два романа -- очень автобиографичных и очень слабых (смеется). Когда молодой человек берется писать о себе в юном возрасте, ничего хорошего из этого, как правило, не получается. В начале карьеры писателю очень важно принять правильное решение -- о чем он будет писать. И вот после этих двух неудачных романов о себе любимом я решил написать роман о женщине, то есть вообще о существе с другой планеты. В этот момент я еще не вполне освободился от влияния своих любимых авторов. Так что «Случайная женщина» -- это во многом подражание Сэмюэлю Беккету и Б.-С. Джонсону. И хотя в этом романе я еще не вполне обрел свой голос, зато нащупал важную для себя тему -- переплетения личного выбора и случайностей. Я тогда еще ничего не слышал о теории, согласно которой взмах крыльев бабочки над океаном может привести к цунами, но мне кажется, написал нечто созвучное.

-- Ваш последний роман «Пока не вышел дождь» интонационно напоминает «Случайную женщину». Быть может, потому что это самый аполитичный ваш роман?

-- Странно, что вы это заметили... Согласен, между ними есть что-то общее. Знаете, мои последние книги очень хорошо читаются. Но мои ранние романы мало кто знает. Британские критики, прочитав «Пока не выпал дождь», написали: это совсем не похоже на Коу. В Англии у меня репутация социального сатирика, там почти не вспоминают о моих ранних историях. У каждого писателя в голове живет идеальный роман, который он хотел бы написать. И в этом смысле каждая новая книга -- это новый провал. Когда ты знаешь, что в твоей голове живет идеальное произведение, все написанное кажется вялым и пресным. Каждая моя последующая книга -- это реакция отторжения на предыдущую. После очень успешного политического романа «Какое надувательство» мне захотелось написать что-то более странное и личное, так я создал «Дом сна». Но мой идеал все равно был связан с идеей политического и социального романа. И в дилогии «Круг замкнулся» и «Клуб ракалий» я во многом к нему приблизился. И как следствие: в «Дожде» я исследовал более интимные области человеческой жизни. Но в идеальном романе я хотел бы сочетать эти две сферы -- социальную и личную.