Немцы готовятся отметить юбилей события, изменившего историю Германии и всей Европы, -- 20 лет назад, 9 ноября 1989 года, пала 200-километровая Берлинская стена. Своими воспоминаниями о событиях тех дней с «Временем новостей» поделился бывший премьер-министр Германской Демократической Республики (ГДР) 69-летний Лотар де МЕЗЬЕР. В эти дни он приехал в Москву, где сегодня выступит с докладом «20 лет со дня падения Берлинской стены». Мероприятие организовано Российско-германской внешнеторговой палатой.

Лотар де Мезьер, юрист по образованию, еще в конце 1950-х вступил в ряды восточногерманского «Христианско-демократического союза» (ХДС). От этой партии с 1985 по 1990 год он был членом синода Союза евангелических церквей. Накануне падения стены он стал лидером ХДС ГДР, а в 1990-м на свободных парламентских выборах в Восточной Германии христианские демократы одержали убедительную победу. Тогда совместно с социал-демократами и либералами де Мезьер сформировал и возглавил коалиционное правительство -- последнее в истории ГДР.

-- Двадцать лет назад, в конце октября 1989 года, уже было видно, что ГДР трещит по швам. Но могли вы тогда поверить, что через неделю-другую не станет Берлинской стены?

-- Еще в середине сентября 1989 года в восточногерманском городке Айзенах прошло заседание синода Союза евангелических церквей ГДР. Я принимал участие в той встрече. Мы обратились в правительство ГДР с требованием свободы поездок за рубеж, волеизъявления и печати, изменения отношения к собственности. Были перечислены все проблемы, о которых мы только могли подумать в условиях диктатуры Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), которую возглавлял Эрих Хонеккер.

-- В Восточной Германии такой шаг мог стать источником неприятностей и проблем с госбезопасностью...

-- Ничего такого не произошло. Я написал статью в газету «Нойе цайт», тогдашний орган «Христианско-демократического союза ГДР», действовавшего в числе четырех «блоковых партий» на основе признания ведущей роли СЕПГ. Я поднял вопрос: в какой мере партия, претендующая на ведущую роль, поддерживает контакт с ведомыми? И понимает ли «Христианско-демократический союз», чем на самом деле живут сегодня восточногерманские христиане?

-- Помнится, эти партии, призванные имитировать подобие многопартийности в ГДР, называли «флейтами» СЕПГ. Вашу статью опубликовали?

-- Опубликовали 18 октября 1989 года -- в тот самый день, когда генсек СЕПГ Хонеккер отрекся от власти. На следующий день ее перепечатало большинство провинциальных газет ХДС ГДР. В то время многие члены нашей партии требовали смены руководства, поскольку тогдашний председатель ХДС ГДР Геральд Геттинг был известен преданностью режиму. По инициативе молодых партийцев мне предложили занять этот пост. Я не сразу решился променять адвокатскую работу на политику, но потом согласился. Мне всегда не давала покоя мысль, что в ГДР выросло не одно поколение немцев, которые с детства привыкли держать наготове два ответа: один для школы, а другой -- правильный.

-- Первая брешь в Берлинской стене возникла вечером 9 ноября 1989 года на Борнхольмерштрассе. Как вы об этом узнали?

-- У нас в тот день в Берлине на 18 часов была запланирована общественно-религиозная дискуссия, на которой я представлял ХДС ГДР. И вдруг в церковный зал входит молодой человек и сообщает: «Стена открыта». В первое мгновение все оцепенели, некоторые вскочили с мест. Но председательствующий спокойно сказал: «Мы не заслушали представителей еще двух партий». Межпартийная дискуссия о путях в будущее продолжилась как ни в чем не бывало. На следующий день меня избрали главой восточногерманского ХДС, а еще несколькими днями позже я был назначен членом правительства Ханса Модрова, тогдашнего первого секретаря дрезденского окружкома СЕПГ. Я согласился при условии, что из конституции будет изъята статья о руководящей роли СЕПГ.

Правительству удалось подготовить почву для первых свободных выборов в ГДР. 20 ноября на первом же заседании Народной палаты (парламент ГДР) партия восточногерманских коммунистов была лишена особого статуса. 7 декабря состоялось первое заседание «круглого стола» с участием всех партий и общественных правозащитных движений. Кстати, Ангела Меркель была там с представителями движения «Демократический прорыв». Наша партия первой в ГДР назвала своей целью восстановление германского единства.

-- Насколько осуществимой казалась вам тогда эта цель?

-- Когда мне в руки попал закрытый документ госплана о реальном положении дел в экономике ГДР, у меня волосы встали дыбом. Республика накопила гигантские долги и приблизилась к банкротству. В таком состоянии ГДР к воссоединению не была готова. В марте 1990 года мне предложили должность восточногерманского премьера. Я поставил ряд задач. Нужно было ввести местное самоуправление, восстановить территории пяти восточногерманских федеральных земель, которые при Хонеккере заменили на 15 округов. Требовалось начать переход от планового хозяйства к рынку, восстановить единое общегерманское правовое поле, выработать собственную позицию на переговорах по схеме «2+4» с участием двух германских государств и четырех великих держав -- СССР, США, Великобритании и Франции. Все это было необходимо для подготовки будущего договора об объединении Германии.

А еще нужно было сдерживать повседневный хаос. Каждый день шли сообщения о проблемах на производстве, например были демонстрации на атомной электростанции в Грайфсвальде. Закрывались флагманы социалистической индустрии. Люди требовали введения западногерманской валюты и скандировали на улицах: «Если западная марка не придет к нам, то мы пойдем к ней». Полицейские не решались покидать свои участки и не выходили на улицы. Водители на дорогах перестали соблюдать дисциплину и мчались по городу со скоростью 80 км в час!

Прежде всего из полиции надо было снова сделать полицию. Наш кабинет министров принял за считанные месяцы 790 решений, за моей подписью вышло 143 распоряжения, парламент принял 96 законов, было ратифицировано три крупных международных договора. Ни один социалистический закон не был отменен до тех пор, пока на его месте не появлялся законодательный акт нового времени.

-- Была ли возможность сохранить ГДР с «человеческим лицом»?

-- Нет, это была утопия. На первых свободных выборах партии, которые предлагали подобную перспективу, потерпели сокрушительное поражение. За Партию демократического социализма (наследница СЕПГ. -- Ред.) проголосовало лишь 11% избирателей. Люди в массе голосовали за тех, кто призывал к демократии, гражданскому обществу, рынку. И, разумеется, к единой Германии.

-- Кто был главным героем падения стены?

-- Для меня этим героем является офицер с контрольно-пропускного пункта на Борнхольмерштрассе. 9 ноября 1989 года на международной пресс-конференции первый секретарь берлинского окружкома Гюнтер Шабовский скорее по недоразумению сообщил, что свобода выезда на Запад вступает в силу «вот прямо теперь». После этого к пограничным пунктам устремились тысячи людей. На Борнхольмерштрассе пограничник первым открыл беспрепятственный проход в Западный Берлин. Не сделай он этого, вряд ли бы остался в живых под натиском толпы. Истинным же героем той бескровной революции был народ ГДР, не пожелавший жить при диктатуре.

-- Какова была роль советского лидера Михаила Горбачева?

-- Еще за год до падения Берлинской стены он заявил в ООН о переходе к принципу невмешательства в дела братских стран. Это в нас вселило уверенность в то, что советские танки останутся дома.

-- И вы не допускали возможности иного сценария?

-- И Горбачев, и мы понимали, что если «на защиту социалистических завоеваний» двинутся советские танки, то неминуемо начнется третья мировая война. У Горбачева уже была катастрофа, связанная с вторжением советских войск в Афганистан, это он шаг за шагом вывел оттуда войска. Горбачев отдавал себе отчет, что СССР более не в состоянии на равных участвовать в гонке вооружений с США и НАТО, изматывавшей советскую экономику. Горбачев стремился к сохранению Советского Союза, но при этом делал ставку на помощь Запада. И он бы ее никогда не получил, если бы ответом на падение стены в Берлине стал марш советских танков на мирных демонстрантов. После падения стены произошел эффект домино -- пали коммунистические режимы в Чехии и Венгрии, в декабре 1989-го в Румынии был расстрелян Чаушеску. Это был коллапс системы. Поэтому я всегда говорю, что 9 ноября 1989 года завершился ХХ век.