«Пресса должна быть свободной. Это не лозунг, это то условие, без которого не может существовать гражданское общество, демократическое государство и независимый суд». Так заявил в минувшую пятницу председатель Верховного суда (ВС) Вячеслав Лебедев на завершившемся в пятницу итоговом совещании судов субъектов России.

Последний день совещания был посвящен вопросу открытости судов в связи с недавним принятием Госдумой закона «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов», а также взаимодействию российской Фемиды со СМИ. Обсуждение этой простой на первый взгляд темы, однако, привело к неожиданным результатам. С одной стороны, все выступавшие высказались за максимальную «прозрачность» судебной системы и защиту прав журналистов и прочих граждан на свободный доступ к информации о ее работе. С другой -- оказалось, что закон, призванный вроде как четко регламентировать такие идеи, на деле, наоборот, доступ этот может серьезно ограничить.

Принятый в конце декабря закон «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов», который, как предполагается, вступит в силу в будущем году, должен служить среди прочего и этой цели. Пока он не подписан президентом. Однако уже сейчас по этому закону возникло множество вопросов. Оказалось, что некоторые его положения весьма серьезно ограничивают декларируемые на словах открытость судов и доступность информации об их деятельности.

Принцип гласности и открытости судопроизводства закреплен в Конституции, ограничения его предусмотрены некоторыми законами, в частности, УПК, ГПК и АПК. Так, в закрытом режиме проводятся заседания, если речь на них идет о государственной или коммерческой тайне, если их участники несовершеннолетние граждане или же существует реальная угроза безопасности этих участников.

В законопроекте же появился новый термин -- «информация ограниченного доступа». При этом делается оговорка, что перечень этой информации регулируется неким федеральным законом, но каким именно, совершенно непонятно.

Другой новацией закона стало обязательное опубликование судебных решений в электронном виде сразу после их принятия, а приговоров -- после вступления их в силу. Однако безусловная прогрессивность и демократичность такой меры оказалась «смазана» оговоркой: «В целях обеспечения безопасности участников судебного процесса из указанных актов исключаются персональные данные, кроме фамилий и инициалов судей, рассматривавших дело, а также прокурора и адвоката. Вместо исключенных персональных данных используются инициалы, псевдонимы или другие обозначения, не позволяющие идентифицировать участников судебного процесса». То есть получилось, что судебные решения и приговоры публиковаться будут, но о ком в них идет речь -- секрет. В результате, очевидно, предание огласке таких решений просто теряет смысл.

Для сравнения: Европейский суд по правам человека, который публикует все свои решения сразу же по принятию, имен участников споров не скрывает. Исключения составляют лишь конкретные случаи, когда речь идет о каких-то подробностях личной жизни заявителей (как в деле г-жи А и г-на В против Великобритании, приходившимися друг другу невесткой и свекром, которым местные законы запрещали заключить брак) или когда под вопрос ставится безопасность заявителя (как в деле г-жи Х против России, жительницы Чечни, которая опасалась преследования и мести за ее обращение в Евросуд). Почему из публично оглашенных и впоследствии опубликованных наших судебных решениях должны исключаться абсолютно все имена, не понятно.

Причем из представителей судейского сообщества на этот счет толком никто так и не смог хоть что-то объяснить. Лишь заведующая отделом теоретических и практических проблем судебной защиты интеллектуальной собственности Российской академии правосудия Марина Карелина, комментируя положение о неразглашении имен подсудимых и свидетелей, заявила: «Законодательство существует в некоем единстве. Персональная информация, оглашенная в зале суда, не подпадает под защиту личных данных, а опубликованная в автоматизированном виде уже в этой защите нуждается». Впрочем, с точки зрения логики такое объяснение также может представляться неоднозначным. Ведь тогда выходит, что степень «открытости» или «закрытости» одной и той же информации зависит лишь от того, где и как она оглашается. И возникает вопрос: законно ли будет воспроизведение приговора «без купюр» другими обладателями его текста, в том числе теми же журналистами, или упоминание ими имен подсудимых будет тоже считаться нарушением чьих-то прав на личную жизнь и безопасность?

Также весьма неоднозначными оказались и нормы, регулирующие доступ именно журналистов в помещения и залы судов. Так, не понятно, почему журналисты оказались вообще как-то особо выделены среди прочих граждан. Ведь в процессуальном плане они ничем не отличаются от других членов общества, имеющих полное право присутствовать на открытых судебных процессах и получать информацию о работе судов, никому и ничего не объясняя, зачем им это понадобилось. Сама суть принципа публичности и гласности правосудия в том и заключается, чтобы каждый гражданин имел возможность лично узнать, как оно отправляется и кто и какое преступление против общества совершил.

В законе же указано, что судам предоставляется возможность, но вовсе не обязанность предоставлять доступ журналистам в свои помещения. Получается, что на процесс могут пустить, а могут и не пустить, независимо от того, в открытом или в закрытом режиме он проходит. Сейчас журналистам часто приходится оставаться за закрытыми дверями только потому, что в зале элементарно не хватает свободных мест. Но где гарантия, что это не пустая отговорка? Да и безопасность участников процесса тоже порой обыкновенная фикция. Так было, в частности, в начале процесса по делу об убийстве обозревателя «Новой газеты» Анны Политковской, когда его объявили закрытым по высказанному якобы пожеланию присяжных, которого на самом деле не было. «Это связано с недоразумением, такого в нашей деятельности быть не должно», -- сказал в пятницу Вячеслав Лебедев.

Председатель ВС согласился с тем, что в принятом законе о доступе к информации о судебной деятельности действительно много неясного. «Мы обязательно рассмотрим все эти вопросы на своем пленуме», -- пообещал он.

Президент фонда «Защиты гласности» Алексей Симонов обратил внимание судей на то, что в прошлом году суммы исков о защите чести, достоинства и деловой репутации к СМИ возросли в два раза -- в среднем до 2,5 млн руб. Всего было заявлено 250 исков, 90 из них удовлетворено. Он отметил, что далеко не всегда суды при этом справедливы к журналистам, и подобные процессы часто становятся одним из способов оказания давления на СМИ. Председатель ВС в ответ на это сказал, что не хочет «вступать в полемику по поводу сумм взысканий», но в остальном с г-ном Симоновым согласился и отметил, что некоторые «обиженные» граждане или организации ставят целью не защиту «поруганной чести», а хотят разорить то или иное издание.

«Журналисты нуждаются в гарантиях независимости не менее, а более, чем судьи. Почему бедолагу журналиста привлекают к ответственности, а те, кто действительно виноват, остаются в тени и продолжают дергать людей за ниточки, как марионеток? -- сказал г-н Лебедев. -- Если вы побываете на таких процессах, то увидите, что иногда стороны ведут себя очень агрессивно и требуют очень серьезных сатисфакций, которые могут разорить СМИ. Этого делать ни в коем случае нельзя -- ставить своей целью разорить издание. Как бы обидно ни было, месть в данном случае не средство решения проблемы». По словам главы ВС, под пресс часто попадают и судьи, если они не соглашаются принять решение о взыскании со СМИ требуемых баснословных сумм: «Именно поэтому когда говорят, что журналистов надо привлекать к ответственности, я бы привлекал к ней еще и заказчиков спорных материалов. Я за то, чтобы максимально защитить журналистов».