Открывшийся с приличествующей ему помпой III Фестиваль симфонических оркестров мира начал свою программу с выступления того коллектива, который Москве уже знаком -- в 2003 году Бамбергский симфонический оркестр уже был в Москве по приглашению Валерия Гергиева, заехав сюда после выступления на «Звездах белых ночей». Тогда публика собиралась на концерт, руководствуясь более любопытством, нежели подлинным интересом, -- название миниатюрного городка в Баварии нам ровным счетом ничего не говорило, а из представлений о мощнейшей музыкальной традиции этого благословенного края мы были знакомы разве что с Баварской государственной оперой и симфоническим оркестром Баварского радио. Тогда Bamberger Symphoniker произвели впечатление коллектива, переживающего период бурного роста: налицо были некоторые изъяны оркестровой техники, но в этой сотне энтузиастов, со страстью взиравших на своего нового худрука и главного дирижера Джонатана Нотта, пульсировала живая энергия, и их версия Пятой симфонии Малера, исполненной с импульсивностью раннего романтизма, запомнилась надолго.

С тех пор ставки Бамберга в европейском оркестровом сообществе быстро выросли -- оркестр удачно показался на Зальцбургском фестивале, еще на нескольких важных форумах и благодаря продуманной и выверенной тактике маэстро Нотта больше не давал шансов относиться к себе снисходительно. В этом новом статусе они и приехали в Москву открывать фестиваль симфонических оркестров, предложив в высшей степени сбалансированную и серьезную программу -- Вторая симфония Брамса и Третья симфония Брукнера. Начало ободряло: Джонатан Нотт, дирижировавший без партитуры, с первых тактов предъявил отменное качество бамбергского звука: благородные струнные, аккуратные, тактичные деревянные духовые, блестящая медь, и все вместе -- хорошо сбалансированный, основанный на прекрасном взаимопонимании ансамбль. Каждая фраза в напевной главной теме первой части Брамса, казалось, дышала и развивалась, но вот прошло пять минут, семь минут -- и оркестровое движение приобретало все большую статичность, как будто, раз найдя удачный прием и ритм движения, дирижер решил не изменять ему и впредь. И действительно, зачем что-либо менять? Дойдя до конца первой части, переключившись на средние, Нотт продолжал двигаться абсолютно в том же графике движения, и оркестр стал напоминать качественную, без изъянов машину, которая идет по дивной красивой дороге (допустим, баварские пейзажи с лугами, долинами и виднеющимися вдали Альпами), строго следуя всем ограничениям скорости -- 60 км/ч и не дай бог 61. Ровно на той же скорости въехав в торжествующую коду финала, оркестр и дирижер оставили тем не менее надежду, что во втором отделении, с Брукнером, дела пойдут повеселее.

Третья симфония Брукнера, пожалуй, первое произведение композитора, в котором он нащупал свой собственный, индивидуальный стиль высказывания, перекликается с Брамсом эпической красотой звуковых пейзажей и размеренным эмоциональным тонусом, поэтому чтобы не создавать новую копию уже услышанного, здесь была нужна какая-то новая метода обращения с музыкальным материалом. Но все повторилось словно встарь -- дирижер без партитуры, наперед знающий все «подводные камни» и изгибы музыкального сюжета, да и не скрывающий этого, чуткий, безупречно грамотный оркестр и... невероятная скука. Все-таки Брукнер -- это уже поздний романтизм, настоянный на Вагнере и провоцирующий на какие-то титанические всплески энергии хотя бы потому, что в нем более мощный и представительный оркестр и много риторических пауз, после которых оркестр взрывается двумя или тремя forte. Не было практически ничего -- паузы провисали рваными дырками, во время которых был слышен стрекот телекамер, записывающих концерт, все эмоциональные вершины были столь тщательно подготовлены и предупреждены, что не оставили ни малейшего ощущения сюрприза, а драматургия четырехчастного цикла оказалась предсказуемой и лишенной какой-либо интриги. В записи великого брукнерианца, немецкого маэстро Ойгена Йохума Третья симфония идет пятьдесят три минуты, здесь она растянулась на шестьдесят пять, за которые дирижер успел продемонстрировать лишь внешнюю красоту симфонии, похожую на застывшие открыточные виды, -- продемонстрировать содержание не позволили пресловутые ограничения по скорости.