В марте 1928 года началось следствие по знаменитому Шахтинскому делу. 53 технических специалиста, работавших на шахтах Донбасса, были обвинены в саботаже, вредительстве и шпионаже в пользу западных держав. Началась подготовка к первому в истории СССР показательному политическому процессу над «вредителями» и «врагами народа», открывшему череду подобных и знаменовавшему начало эры сталинского террора.

Отказ от нэпа

В ноябре 1927 года большевики отметили десятилетнюю годовщину своей власти. Пышность торжеств заметно контрастировала с реальным положением дел в стране: экономика переживала очередной кризис, крупные города оказались под угрозой голода, а промышленность, бурно росшая в первые послевоенные годы, снова начала буксовать. В этих условиях новая экономическая политика, провозглашенная Лениным в начале 20-х годов, уже не являлась священной коровой. Напротив, все громче звучали голоса в пользу пересмотра нэпа. Резкое снижение темпов промышленного роста вызывало в партийном руководстве нескрываемое раздражение.

И выход был найден. Подозрительные взгляды партийных начальников устремились на «буржуазных специалистов» -- профессионалов-небольшевиков, которых почти сразу после революции вынуждены были привлекать к построению советской промышленности.

Весьма своеобразно была использована и внутрипартийная ситуация: только-только добившись исключения из партии Троцкого, требовавшего отказаться от нэпа и форсировать индустриализацию, Сталин фактически перешел на его позицию. Теперь он начал готовиться к борьбе со своими вчерашними единомышленниками во главе с Бухариным, убежденным в необходимости расширения нэпа. И первой ласточкой в этой борьбе стало начатое в марте 1928 года Шахтинское дело против технических специалистов, работавших на шахтах Донбасса. Разоблачая вредоносную сущность спецов, выдвинувшихся на волне нэпа, Сталин одновременно бросал тень и на саму новую экономическую политику, и на ее сторонников.

Плохие «бояре»

Город Шахты, где развернулись основные события, приковавший в 1928 году к себе внимание всей страны, органам ГПУ был хорошо известен и раньше. Расположенный на юго-востоке Донецкого угольного бассейна, уже в начале 20-х он стал центром массовых рабочих беспорядков. В ноябре 1923 года газета «Социалистический вестник» сообщила, что шахтеры Власовско-Парамоновского рудника заявили о своих правах и выдвинули петицию из 12 пунктов. Они требовали улучшения экономических условий труда, повышения зарплаты, соблюдения техники безопасности, развития самоуправления. По этому поводу были организованы забастовка и манифестация. Около 10 тыс. шахтеров двинулись к зданию ГПУ, где были встречены отрядом вооруженных солдат. Несколько человек было ранено, об убитых «Вестник» не сообщал.

Москве удалось справиться с недовольством. Для этого оказалось достаточно изменить административное подчинение и сменить большинство местных начальников. Психология рабочих, в большинстве своем вышедших из деревни, мало отличалась от крестьянской. А ей свойственен «наивный монархизм» -- вера в то, что царь хорош, а вот бояре из ряда вон плохи. Поэтому смена руководства на местах всегда была действенной и поддерживаемой снизу.

Нелюбовь к начальству усиливалась не менее традиционным для России бытовым антисемитизмом и категорическим неприятием чужаков. Причем ксенофобия была настолько сильна, что распространялась не только на местных начальников -- среди них было немало евреев и иностранцев, но даже и на далеких московских вождей. Так, в одном из отчетов ГПУ от 1925 года сообщается, что горняки убеждены в еврейском заговоре: «Евреи захватили власть в свои руки и хотят посадить на престол своего еврейского царя -- Троцкого».

Спецы города Шахты

Теория заговора была вообще не чужда народному сознанию, тем более что перед глазами у них было, как казалось, зримое подтверждение существования этого самого заговора. Речь об их непосредственных начальниках, вызывавших, как правило, стойкое отторжение.

Сама идея привлечения «буржуазных специалистов» к руководству советской экономикой возникла сразу после революции. Захватить власть оказалось делом куда более простым, чем ей распоряжаться. Особенно управлять экономикой. Именно поэтому уже в 1918 году Ленин предложил сотрудничать с «классовыми врагами» -- отвратительными всем, кроме того, что только они и умели руководить. «Без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта, -- писал он, -- переход к социализму невозможен».

Уверенный в том, что издержки, связанные с привлечением профессиональных управленцев, будут с лихвой компенсированы впоследствии, Ленин полагал, что его подход будет принят широкими слоями населения: «Подавляющее большинство сознательных рабочих и крестьян одобрит такой расход, зная из практической жизни, что наша отсталость заставляет нас терять миллиарды».

Но на практике выяснилось, что «сознательных рабочих» волнуют, если не «миллиарды», то огромные, как им казалось, зарплаты их начальников в сочетании с возможностью покупать вещи в специальных, закрытых для обычных людей, магазинах, а также их комфортабельные жилища, особенно бросавшиеся в глаза на фоне бараков, где приходилось ютиться рабочим. В Донбассе все эти проблемы обострялись еще и в связи с тем, что на предприятия возвращались и те, кто в Гражданскую войну сотрудничал с белыми. Учитывая, что в одних только Шахтах белые расстреляли около 8 тыс. человек (десятую часть населения города), отношение к «буржуям» было особенно неприязненное.

Сами управленцы, вероятно, в 20-е годы чувствовали себя в относительной безопасности. Нэп обнадеживал: фактически реконструировался государственный капитализм, прекрасно знакомый им по царской России. Да и вообще, кроме них управлять экономикой никто не мог, а нет ничего абсурднее, чем рубить сук, на котором сидишь.

Но эта здравая логика разительно отличалась от представлений о власти, сложившихся у Сталина, который к 1928 году фактически превратился в единоличного правителя.

«Народная власть»

С одной стороны, Сталин желал добить всех своих партийных конкурентов, с другой -- нуждался в том, чтобы направить недовольство народа в «правильное» русло. Для того чтобы одним выстрелом убить всех зайцев, Сталин решил, что власти пора удовлетворить чаяния народа -- наказать их непосредственных начальников.

Нельзя сказать, что выбранный им метод был уникален. По одной из версий, так называемые зубатовские профсоюзы (по имени известного идеолога и практика создания в начале ХХ века рабочих организаций) создавались царским правительством, в частности, для того, чтобы оно могло контролировать крупных капиталистов и не давать им излишней самостоятельности. Но сталинский вариант оказался куда жестче и трагичнее: вождю мало было контролировать, он желал показательно уничтожить. А народ только и ждал, когда же покажут повинных во всех его тяготах, чтобы устроить расправу. Враг был выбран практически идеально: привлеченные специалисты были перед глазами, и они всем -- образом жизни, достатком, происхождением -- разительно отличались от большинства населения.

Развязав террор против спецов, Сталин, как и планировал, удовлетворил кровожадность низов, нанес мощный удар по Бухарину и его единомышленникам, а также добился еще большей популярности среди партийных функционеров, переставших опасаться, что именно они окажутся виновными в экономических провалах.

Устроив это «восстание масс», вождь сделал свою власть по-настоящему народной.

Дым без огня

Считается, что непосредственным инициатором Шахтинского дела был полномочный представитель ОГПУ по Северному Кавказу Е. Евдокимов. Ему удалось выйти непосредственно на Сталина, которому пришлась по душе идея, что в авариях, часто случавшихся на шахтах «Донугля», повинны пресловутые «буржуазные специалисты». С помощью «особо бдительных рабочих», награжденных впоследствии маузерами, первоначально была арестована относительно небольшая группа инженеров. Среди них были заведующий проходкой шахты Аюта А. Колодуб; заведующий шахтой им. Октябрьской революции В. Самойлов; заведующий плановым отделом «Донугля» Н.Н. Березовский; один из руководителей Донецко-Грушевского рудоуправления Н. Горлецкий. Но маховик закрутился, и вскоре число арестованных выросло до 53 человек.

Уже 8 марта 1928-го ЦК ВКП(б) постановил создать специальную комиссию из ближайших соратников Сталина для расследования действий «шахтинских специалистов». А через несколько дней на стол Сталину лег доклад одного из руководителей ГПУ -- Ягоды, из которого явствовало, что органы ГПУ уже успели «потрудиться на славу»: «Организация действовала на рабочих и толкала их на выступления против советской власти, партийной и профессиональных организаций, вызывала волнения и забастовки. Для этого при работах нарушались все правила по горной безопасности. Вентиляция в шахтах, вообще недостаточная, умышленно разрушалась. Широко, как система, проводились неправильные расценки, неправильные замеры сделанных работ, обсчеты рабочих. Рабочие жилища умышленно не ремонтировались и постепенно разрушались. Ремонт и новые постройки производились умышленно плохо. Обращение с рабочими было недопустимо грубое, вплоть до избиения. По показаниям ряда обвиняемых, такая деятельность вызвала не только недовольство рабочих, но и приводила во многих случаях к забастовкам».

Существовал, правда, и иной взгляд на вещи. «Все упирается в наши недостатки, -- считал инструктор ВЦСПС Сутормин, -- ибо остановка печи несет заводу несколько тысяч рублей убытку. Поэтому судить надо не как спецов, а за наше русское разгильдяйство». Но эти голоса, и так немногочисленные, совсем заглохли после приезда в Донбасс членов комиссии ЦК.

«Шахтинское дело заставило нас подумать над тем, кому мы вручили промышленность для технического руководства», -- говорилось в апрельском постановлении объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Это был обобщающий вывод. По версии следствия, «шахтинские специалисты» были лишь маленькой частичкой заговора, раскинувшего свои сети по всей стране. Они подчинялись вредителям в среднем звене руководства «Донугля». Теми в свою очередь руководили предатели из крупных начальников советской угольной промышленности. А на них непосредственно выходили сотрудники иностранных разведок и зарубежные хозяева из Берлина, Парижа и Варшавы.

Причем, как вскоре оказалось, спецы не просто занимались саботажем, а подготавливали интервенцию на территорию СССР. Их задача заключалась в том, чтобы, когда начнутся боевые действия, остановить работу шахт и лишить Красную армию снабжения. Действовали с особым цинизмом: шахты не следовало полностью выводить из строя, они должны были заработать сразу после прихода оккупантов.

Все эти неправдоподобные показания дали сами подследственные. «Чистосердечные признания» оформлялись обычно после трех суток, проведенных без сна. В таком состоянии обвиняемым беспрерывно читали их будущие показания на суде о якобы совершенных им преступлениях. Угрожали также репрессиями в отношении семей. Продемонстрировавшие свою эффективность эти технологии уже вскоре после Шахтинского дела стали привычными для сотрудников органов госбезопасности.

За работой следователей тщательно наблюдал сам Сталин, контролировавший также и то, чтобы Шахтинское дело подавалось в нужном пропагандистском ключе.

«Эффект присутствия»

В июне 1928 года в Москве начался открытый процесс над специалистами, арестованными по делу о вредительстве. Ясно, что ни о какой пощаде речи не шло. Еще за несколько лет до Шахтинского дела одним из любимых сценариев советского судопроизводства было возвращение покаявшегося грешника в лоно советского общества, однако теперь ничего подобного не предусматривалось. В ответ на просьбу сознавшихся в своих преступлениях специалистов позволить вернуться в общество прокурор Вышинский назвал их иудушками, не заслуживающими никакого снисхождения.

ГПУ сделало все, чтобы процесс не мог оставить равнодушным никого из подданных режима. На предприятиях распространялись билеты на процесс, и сотрудники органов тщательно следили за тем, чтобы суд посетило максимальное количество граждан, состав зрителей постоянно менялся. Благодаря этой работе более 100 тыс. человек смогли присутствовать на процессе и «сопереживать» происходящему. Рядом с профессиональными юристами в президиуме сидели обычные рабочие, и это было последним штрихом для создания у рядового гражданина полного «эффекта присутствия».

Для большинства же граждан страны, которые не смогли попасть непосредственно в зал суда, ударными темпами работала пресса. Ежедневно в газетах печатались яркие и запоминающиеся отчеты о заседаниях, в которых некоторые нежелательные детали, например отказ некоторых из подсудимых признать свою вину, попросту игнорировались. О процессе снимали фильмы, а отдельные его эпизоды становились предметом обсуждения на собраниях фабричных рабочих, в клубах и школах. В каком русле шли такие обсуждения, нетрудно догадаться.

Кульминацией умело срежиссированного спектакля стал переход стороны защиты на сторону прокуроров: сколь же гнусными оказались преступления подсудимых, если даже их адвокаты отказываются помогать им.

6 июля Верховный суд СССР приговорил 11 человек к высшей мере наказания, четверо подсудимых были оправданы, остальные получили различные сроки лишения свободы. Шестерым смертная казнь была заменена тюремным заключением, однако еще пятеро -- Н. Горлецкий, Н. Кржижановский, В. Юсевич, С. Будный и Н. Бояринов -- были казнены.

Обезвреживание

После Шахтинского дела непрерывно звучащее в то время слово «вредитель» из политического лексикона перешло в народное сознание. На страницах «Правды» разъяснялось, как можно представить себе вредителей: они уподоблялись насекомым, сжирающим крестьянский урожай, или бактериям, вызывающим эпидемии. «Вредители» лишались даже права называться людьми.

Подчеркивался даже не вред, нанесенный ими хозяйству страны, а то, что они собою представляли: маленькие, мерзкие насекомые, вызывающие у человека физическое отвращение.

Образ был выбран удачно: крестьяне сталкивались с вредоносными насекомыми в своей повседневной работе, а рабочие знали о них из санитарно-гигиенической пропаганды 20-х годов. В сознании советского человека выросла стена между гражданином и «вредителем» -- тот фактически лишался права на человеческое снисхождение. Опасное насекомое должно быть раздавлено.

При этом возникало некое противоречие. С одной стороны, образ мелкого вредоносного насекомого свидетельствовал, что вредители явно не в состоянии были помешать движению советского народа по магистральному пути социализма. Но, с другой -- в стране сознательно начала воссоздаваться атмосфера постоянного страха, чуть подзабытого в период нэпа. Внушалось, что от уничтожения «вредителей» зависело фактически выживание советских граждан. «Против контрреволюционеров, которые сидят внутри нашего государства, -- говорил на одном из митингов, посвященных Шахтинскому делу, местный рабочий Иваненко, -- нужно теснее связывать свои ряды, ибо иначе мы погибнем».

Именно упор на опасность для каждого конкретного человека определил то, что слово «вредитель» вошло в сознание народа. Однако прошло сравнительно немного времени, и пропагандистская машина стала вводить в оборот новое словосочетание -- «враг народа», как будто более абстрактное, но зато и более масштабное.

Десятилетие террора

После Шахтинского дела открытый политический «судебный» процесс становится важным элементом новой советской эстетики, формирующей и соответствующую этику. С течением времени оказалось, что «враг» -- понятие растяжимое, и что им может просто стать тот, на кого раньше донесут, совершенно вне зависимости от его классовой или какой-либо иной принадлежности. То есть любой.

Докладывая в марте 1928 года о настроениях донбасских рабочих в связи с началом арестов, сотрудники ГПУ сообщали, в частности, что «беспартийные рабочие требуют не менее суровых мер: их всех бы надо расстреливать без суда». Официально такие настроения, естественно, не поощрялись, но фактически им потакали, поощряя доносительство и поиск врагов.

В таких условиях управление экономикой страны превращалось в проблему. Ведь, действительно, кроме «буржуазных специалистов», мало кто еще мог профессионально заниматься хозяйствованием. Но, во-первых, не все спецы были уничтожены: многие, напротив, встроились в систему -- ведь от них требовали, по сути, только принять новую этику режима. В обмен на сохранение жизни с таким условием соглашались многие. Кроме того, советская власть усиленно занималась выращиванием молодых кадров. И пусть вчерашние студенты не знали пока практически ничего о реальных особенностях управления, их подстегивали амбиции, честолюбие, но и страх повторить судьбу «шахтинских специалистов». Именно на этом страхе, а не только на энтузиазме была проведена сталинская индустриализация.

Парадокс заключался в том, что уверенность -- кругом враги -- создавала в советском обществе атмосферу коллективной безответственности. Ведь любую неудачу можно объяснить происками очередного «вредителя» или «врага народа». Бдительность подчас подменяла эффективность.

Но Сталина это мало волновало: такая экономика обеспечивала его единоличную власть, что было для вождя наиболее значимой вещью. К тому же вскоре выяснилось, что в распоряжении диктатора оказались миллионы заключенных, их рабский, подневольный и не слишком эффективный, зато массовый труд.

Шахтинское дело открыло череду показательных процессов в СССР. В 1930 году состоялся процесс над фактически не существующей Промышленной партией, когда все восемь подсудимых, в основном руководителей Госплана и ВСНХ, были приговорены к длительным срокам лишения свободы. Десятки человек уже без всякого суда были расстреляны и брошены в тюрьмы по сфабрикованным НКВД делам Трудовой крестьянской партии, союзного бюро меньшевиков, руководителей органов снабжения и пищевой промышленности. А далее начались знаменитые политические процессы 30-х годов, знаменовавшие десятилетие Большого террора, которое завершилось в марте 1938 года процессом над Бухариным, Рыковым, Ягодой...