Революция, о которой так долго говорил «Первый канал», обещая выпустить в прокат подборку мультфильмов оскароносца Александра Петрова, так и не свершилась. Зато с 13 марта в течение недели дважды в день программу из четырех номинированных на «Оскара» фильмов Петрова будут показывать в кинотеатре «35 ММ».

Случилось так в первую очередь благодаря очередной номинации на премию Американской киноакадемии, хотя Петров и без того стоит большой ретроспективы, включающей не только те фильмы, что у всех на слуху, но и менее известные режиссерские работы и картины, в которых он выступал художником-постановщиком (это его первая профессия). Хорошо было бы собрать задумчивые фильмы свердловского периода, где с другими режиссерами он работал не только в своей фирменной живописной манере «масло по стеклу», но и, например, в редкой импрессионистической сыпучей технике. Увидеть в ряду петровских фильмов маленький трагический сюжет из японской коллективной картины «Зимний день» -- с погасшим очагом, испуганным ребенком и огромной вороной за окном. Сюжет Норштейна из того же фильма с беспечным нищим Хокусаем многие видели, а этот нет, хотя русских авторов в «Зимнем дне» было двое. Хотелось бы на большом экране увидеть «Сон смешного человека», картину, снятую между двумя первыми оскаровскими номинантами -- «Коровой» и «Русалкой», -- болезненную, нервную, нестройную, как и сам рассказ Достоевского. Удивительно, как в этом фильме сцены телесной красоты и гармонии, которыми уж слишком любуется Петров, после слов «я их всех развратил» превращаются в вакханалию, напоминающую то о Гойе, то о Босхе -- художниках, бесконечно далеких от Петрова.

Впрочем, спасибо и за возможность увидеть четыре фильма: все они уже вышли на лицензионных дисках, но «ожившая живопись» на большом экране, конечно, дело совсем другое. Особенно «Корова» -- дипломная работа Петрова на высших режиссерских курсах, которая мне кажется непревзойденной. В ней каким-то удивительным образом соединились петровские сентиментальность и меланхолическая задумчивость с одновременно пронзительной и сдержанной интонацией рассказа Андрея Платонова, будто запретившего плакать на людях. Картина вышла немногословной и почти монохромной. Здесь был тих и темен бедный крестьянский быт, издалека раздавались голоса и почти мельком появлялись грубые, будто вырубленные топором лица отца и матери. Круглоголовый тонкошеий мальчик медленно перед сном жевал черную горбушку, и тосковала о своем теленке корова с мокрыми глазами. Смерть коровы проносилась стремительно, как огромная, выдернутая из земли соха, вспарывая шпалы и вздергивая в небо рельсы. И только в конце, как голос мальчика, пишущего сочинение, звучал текст Платонова о корове, которая отдала людям все -- молоко, кожу, кости, мясо, теленка.

После полумрака и глубоких теней свердловских картин снятая уже «Русалка» -- с томной красавицей, светлым отроком и мудрым седобородым старцем -- выглядела пышной, сказочной и сверкающей эффектами ожившей живописи. Иностранцев картины Петрова особенно восхищают и широкой, богатой реалистической живописью -- техникой столь непривычной в зарубежной анимации, что она кажется авангардной, и умением рассказать историю (нарратив из анимации тоже почти исчез). Поражает воображение само мастерство анимации -- легкость движения в фильме. Аниматоры спорят, в какой степени Петров помогает себе техникой, использующей съемку живых актеров (ее у нас называют «эклер»). Но всякий, кто видел, как рисует Петров, понимает, что это не имеет значения. И без поддержки чувство движения у этого художника удивительно. И только плачут наблюдатели, видя, как на подсвеченном стекле, по которому сырыми красками рисует Петров, одна законченная картина, место которой на стене галереи, умирает, превращаясь в другую...

Очень жаль, что «Старика и море» (по Хемингуэю), получившего «Оскара», мы в оригинале не увидим. Петров снимал его в Канаде для гигантского экрана IMAX, и хотя к нам этот тип кинотеатров уже пришел, надежд, что удастся увидеть там оскароносный фильм, немного. Судя по рассказам счастливцев, мы теряем очень много: здесь как раз масштаб имеет значение. Тонны пронизанной солнцем воды, обрушивающейся прямо на зрителя, стремительные взлеты в небо и мгновенное погружение в морскую глубину вместе с рыбами важно видеть «на экране высотой с семиэтажный дом». Потому что иначе мы не поймем, о чем картина на самом деле, а она не о победе старика над огромной рыбой, не о смерти, да и вообще не о людях. Она о море, в котором есть и величие, и праздник, и жизнь, и смерть, огромная мощь. О море, рядом с которым остальное -- ничто.

Для тех, кого художник приглашает в ярославскую студию, есть фокус: Петров надевает на своего пожилого тестя соломенную шляпу, и мы видим старика из хемингуэевского фильма. А потом по студии проходит невестка режиссера -- это точная копия очаровательной и улыбчивой героини последней петровской картины «Моя любовь» (по Ивану Шмелеву). Говорят, есть прототип и у главного героя -- мечтательного гимназиста «Тонечки», влюбленного одновременно в горничную и шикарную соседскую даму. Маленький роман «История любовная», написанный как лирическое воспоминание, в ярком, даже нарядном, восторженном и немного экзальтированном фильме Петрова превратился в прямое высказывание влюбленного гимназиста -- запальчивое, наивное, полное нелепых и выспренних подростковых мечтаний.

Ретроспектива покажет, как зрелый мастер, четырежды оскаровский номинант из склонного к раздумьям меланхолического режиссера, пройдя опыт Достоевского и Хемингуэя, превращается в обуреваемого фантазиями подростка. Это стоит увидеть.

ФОТО: Влюбленный гимназист Александра Петрова