Имени Владимира Мирзоева на афише этого представления вы не найдете. Составленное из фрагментов едва ли не всех русских опер на гоголевские сюжеты («Женитьба» и «Сорочинская ярмарка» Мусоргского, «Майская ночь» и «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова, «Черевички» Чайковского, «Нос» Шостаковича) и не имеющее точного жанрового определения (фантазия, фантасмагория, «гоголь-гала» или просто «эксперимент»), оно, как выяснилось в процессе работы, по-разному виделось приглашенному для постановки Мирзоеву и составительнице -- Галине Павловне Вишневской. В результате, не доделав спектакль, режиссер ушел. Между тем, не в обиду будь сказано Вячеславу Стародубцеву, который сводил концы с концами в изначально запутанном и фрагментарном проекте (и сделал это насколько возможно тщательно), мирзоевские сцены остались самыми ценными моментами камерного, веселого зрелища.

Форму по сути непритязательного «гала» вылепили затейливую: в первом акте -- «Женитьба» Мусоргского (первое действие недописанной оперы в оркестровке Рождественского) с буффонным финалом («Гопак» из «Майской ночи» Римского-Корсакова). Второй акт с заголовком «Сны Агафьи Тихоновны» -- череда сольных и дуэтных номеров из самого разного музыкального Гоголя с финалом из «Носа» («На окраине Петербурга») и Римского («Поезд Овсеня и Коляды»). Абсолютно невероятный эффект в такой ситуации -- драматургическая цельность и стройность, гоголевская бесовщина и нежность, в которую не без труда и не без грусти вся эта фантасмагорическая и прозаическая дичь превращается. Собственно Мирзоевым по всей вероятности сделаны первое действие целиком и концовка. Сделаны остроумно и свободно. Персонажи наделены каждый своей странной пластикой, они едва ли не танцуют, что страшно идет оперному жанру вообще (изначально слегка сконфуженному необходимостью певцов прозаически передвигаться по сцене) и особенно когда странные танцы превращают гротескно замедленное движение речитативного Мусоргского в нечто подобное комедии дель арте. Здесь есть грузная, грандиозная как колосс Коломбина (отлично поющая Инна Звеняцкая-Сваха), есть семенящий Арлекин Максим Сажин (друг Подколесина Кочкарев) и дурацкий Пьеро (собственно, Подколесин). Здесь есть козырной мирзоевский Дебил (Степан, слуга Подколесина, в самозабвенно артистичном исполнении Руслана Розыева), придающий фантазиям Мирзоева нечто архетипическое и в то же время злобно-актуальное. Видения Подколесина -- нежные, юные барышни, злобная стайка в шерстяных носках и ночных рубашках. Это даже не ночные рубашки (какие случаются в оперных представлениях в романтические моменты). Это ровно и точно то, что когда-то звалось «комбинациями». Идиотски прекрасные «комбинашки» (в которых девочки раньше любили играть в принцесс) в комплекте с колючими, грязно-белыми (иногда с черной полосочкой вокруг щиколотки) шерстяными носками -- до слез узнаваемы, смешны и щемящи. Зритель взволнован -- юные золушки, будущие тетки, вьются, мечутся, нежатся и кусаются. Из них получаются дальше и Агафья Тихоновна, и Парася, и Ганна, и Солоха, и Хиври (последние две -- тетки уже готовые, состоявшиеся). Из них вырастают смешной эротизм в завязке и ласковая любовь в финале. Серединка -- более или менее хорошо спетые и складно оформленные номера. Лучший из них -- дуэт Хиври и Учителя из «Сорочинской ярмарки» Мусоргского в отменном исполнении Натальи Бобровой и Дмитрия Иогмана. Причем образная игра в середине спектакля, то ли питаясь запасами мирзоевской фантазии и чувства юмора, то ли просто хорошо придуманная, остается легкой и обаятельно не прямолинейной: Вакула с петлей на шее кажется чуть ли не Гамлетом, Парася мнит себя Офелией, а Ганна и Левко будто бы заявились сюда прямо с Заречной улицы.

Речь в спектакле идет о любви и всеобщем, всепроникающем идиотизме. Разговор выходит злобным, смешным, ненатужным и очень музыкальным. Последнее обстоятельство важно -- как показывает практика, хорошие драматические режиссеры не часто справляются с оперным жанром. Формально у Мирзоева оперный опыт есть (он участвовал в постановке гергиевского «Кольца Нибелунгов»). Но реально режиссером той эпопеи был все-таки Гергиев. И новый проект тоже нельзя считать полностью состоявшимся. Тем не менее, кажется, полноценная работа Мирзоева просто необходима оперной сцене, скучающей и страдающей в отсутствие танцев и свежих идей, но обязательно борющейся с любыми посягательствами на свою исполинскую статуарность.