В последние годы при обсуждении театрального фестиваля «Новая драма» чаще всего употреблялось в лучшем случае слово «депрессия», в худшем - «кризис». То есть не на самом фестивале - там обычно хвалят и поддерживают друг друга (и в этом году в адрес новых драматургов звучали традиционные «новый Шекспир», «новый Вампилов», «новый Чехов»). Но, если дистанцироваться от фестивальной эйфории, становилось понятно, что дела все же так себе.

В 2006 году, например, жюри отказалось выбрать лучшую пьесу - нет, мол, на «Новой драме» лучшей, не написана еще. В 2007 году организаторам вообще пришлось пересмотреть политику фестиваля: провинциальные «новодрамовские» спектакли оказались такого сомнительного качества, что основную программу урезали, заменив театр читками и конкурсом блогеров. А на факт очевидной непопулярности новой драмы в старых театрах с вызовом приводили контраргумент: зато ее любят в кино.

«Новая драма- 2008» тоже начиналась зловеще. Один из учредителей фестиваля и руководитель Театра.doc Михаил Угаров заявил, что «карта Новой драмы бита». И среди спектаклей основной программы некоторые служили наглядным доказательством этого тезиса. После показа челябинской постановки пьесы хорошо известного во Франции Жан-Люка Лагарса «Я была в доме и ждала, чтоб дождь пришел» не то что новую драму смотреть, в театр идти можно себя заставить только под дулом пистолета. Какие-то дремучие чеховские мотивы, пять старательно страдающих на сцене актрис в белом, бросающихся то в крик, то в слезы, качающаяся на тросах дверь, светящийся изнутри таинственным светом шкаф.

Новая драма, завоевавшая, наконец, большую сцену (режиссер Кристин Жоли работала по приглашению в Челябинском государственном академическом театре драмы им. Н. Орлова), мгновенно потеряла на этой сцене лицо (волевой подбородок, вздернутый нос, взъерошенные волосы, возможно ошейник с шипами и выбитые зубы, как у драматурга Юрия Клавдиева), став еще одним - и не самым удачным - репертуарным спектаклем. Выяснилось, что история крестового похода новой драмы в репертуарный театр де факто обречена. Непризнание и заговор молчания - плохо, но и победа вблизи слишком напоминает поражение.

Не случайно темой драматургического семинара в Ясной Поляне, куда на несколько дней отправился десант драматургов, актеров и режиссеров, был «Новый текст - новые актеры». Драму мало по-новому написать, ее еще надо суметь по-новому сыграть, иначе, что Вячеслав Дурненков, что победивший на конкурсе пьес Максим Курочкин превращаются в дурно (по-старому) сыгранного Чехова. Михаил Угаров даже придумал для этой новой искомой актерской техники специальное название - «нулевая степень игры». Исходя из ее логики, лучше играть никак, чем играть как-то.

Но при всем фоновом пессимизме, к финалу «Новой драмы» произошло открытие, тянущее по своему масштабу на настоящее откровение. Эдуард Бояков, учредитель фестиваля и художественный руководитель театра «Практика» с воодушевлением признался в один из последних дней, что «это был самый успешный фестиваль за все семь лет». Дело в том, что основной кризис новой драмы - трагическая и настойчивая не встреча современных текстов с русским (психологическим) театром - неожиданно оказался снят. В этом приняли активное участие два пункта программы - спектакли «Где-то и около» глазовского театра «Парафраз» (драматург Анна Яблонская, режиссер Дамир Салимзянов) и «Закон природы» кемеровского, основанного Евгением Гришковцом театра «Ложа» (авторы постановки Евгений Сытый и Сергей Наседкин).

«Глазовцы» показали спектакль на троих, в котором очень простые персонажи (женщина, дающая в газету объявление о поиске мужа, журналист-писатель и алкоголик с двумя симпатичными детьми) в очень простых декорациях (стол, стул, фотопринты) разыгрывают очень простую историю об одиночестве и желании и неумении любить. Самая сложная вещь в этой постановке - сделать все просто: без нажима, эксцентрики и гэгов. Чтобы казалось все очень простым, но еще и сложным, веселым и грустным. Чтобы было как в жизни, а не как в театре.

«Закон природы», названный в анонсе «импровизированным полудокументальным спектаклем», поначалу кажется собранием баек. Обитатели леса (Медведь, Еж, приехавший по обмену Слон, Выхухоль, Медведки и прочие в этом духе) в костюмах из детского утренника по-домашнему поругиваются, сплетничают и жалуются. Можно даже узнать конкретные ситуации: асимметричный разговор с начальством или раскаяние и возврат эмигранта (вернувшийся с чемоданом из другого леса Выхухоль рассказывает, что здесь деревья другие, и растут они по-особенному). Но целостный смысл или, не дай бог, свехзадача спектакля выскальзывают и упрыгивают, как мыло из мокрых рук. На обсуждении зрители, похохотавшие весь вечер, просили создателей хотя бы намекнуть, о чем был спектакль. Те не поддались. Ну, какой, действительно, смысл у коктейля Салтыкова-Щедрина и Ионеско, сыгранного десятком гришковцов, забавных, честных и мудрых? Никакого. Или один - огромный.

Карта новой драмы бита, если продолжать играть ею в «дурака». Но колоду можно перетасовать и начать играть в преферанс, например, или, еще лучше, раскладывать пасьянс. Тут побить карту не очень-то легко, да и, по большому счету, некому. «Парафраз» и «Ложа» смешали карты и привезли неформатные спектакли. Смешные, но без пошлости театра Эстрады. Самобытные, но без эзотеричности театра Васильева.

Эдуард Бояков назвал открывшуюся в них театральную реальность «отколовшимся куском айсберга или формирующимся новым архипелагом». Похоже, так и есть. Новая драма, ощущающая, а главное, практикующая свою независимость от «большого» театра постепенно начинает выходить из гетто, в которое загнала сама себя. У нее теперь скорее всего все будет хорошо, а вот у российского театра не очень. Потому что проблемы, с которыми новая драма ломилась в академические театры (обновление языка, новый режиссер, новый актер) - это проблемы не новой драмы, а российской театральной системы. Раньше можно было уповать, а заодно и сваливать всю вину за расшатывание привычной системы координат на крестоносцев-новодрамцев. Но они вдруг превратились в прекрасных (забавных, мудрых и честных) рыцарей и отошли в сторону, по своим делам, им, в конце концов, есть, чем заняться. Осталось придумать, что делать тем, кто остался на материке.