Перед открытием ретроспективы Ильи Кабакова Валерий ДЬЯКОНОВ побеседовал с художницей Ириной НАХОВОЙ. Именно ей принадлежит честь открытия жанра «тотальной инсталляции», в котором Кабаков работает уже более двадцати лет.

-- Я познакомилась с Ильей Кабаковым, когда еще была подростком, через Виктора Пивоварова. К Пивоварову меня привела случайно моя мама, которая работала в то время в детском издательстве. Чуть позже начались походы в мастерскую Кабакова в доме «Россия».

-- Какие у вас были первые впечатления от работ Кабакова?

-- Помню, что он показывал для друзей свои первые альбомы. Это был невероятный праздник, ритуал: мы шли к нему в мастерскую, он с определенной скоростью показывал альбомы и читал вслух подписи. Насколько я помню, музыкального сопровождения не было. Компании были сравнительно небольшими, человек 12--15, камерная атмосфера с самоваром и сушками. Меня поражало, как можно книжную графику повернуть и сделать из нее совершенно другие вещи, из иллюстративного контекста внедрить в большое искусство. Альбомы Кабакова были связаны с доминирующей русской и русско-советской вербальностью. Я всегда считала, что в советском и русском искусстве литература -- это главное. И вся живопись -- это тоже иллюстрация, и до сих пор эта тенденция продолжается. А все современники Кабакова, занимавшиеся живописью, уехали в Париж, поскольку в России нет почвы для искусства, построенного на визуальности.

-- Но концептуализм, работа с текстом, появился в 1970-е, а не раньше.

-- Концептуализм это всего лишь термин. Если его расширить, то весь соцреализм в каком-то смысле тоже концептуализм. Это же идея, которая заставляет людей рисовать к ней иллюстрации. Так что концептуализм -- это самое естественное проявление русского искусства.

-- Кабаков известен тем, что отказался от политической деятельности.

-- И Илья, и Виктор Пивоваров всегда были очень осторожны. Илья всегда понимал свое предназначение художника. Он никогда не говорил об этом высокопарных выражениях. Просто честно признавался: «Я боюсь». Поэтому протестных писем никогда не подписывал.

-- Вас называют изобретателем «тотальной инсталляции», излюбленного жанра Кабакова.

-- Сам термин придумал Илья. Я свои работы так не называла. Это было брежневское время, и я ощущала страшную усталость. Казалось, что в этой стране ты достиг предела -- никуда нельзя переехать и ничего изменить. И если в жизни не удается ничего радикально поменять, то можно как-то работать со средой обитания. Я вытащила все из мастерской и начала экспериментировать с пространством. Я перешла от двухмерного к трехмерному пространству комнаты. Делала картины, закрывающие стены. На работы уходил месяц-три, а висели они неделю, максимум десять дней. До того, как выбросить их на помойку, я приглашала друзей посмотреть.

-- Инсталляция Кабакова «Человек, который улетел в космос из своей квартиры», кажется, вдохновлена похожим ощущением безнадеги застоя.

-- Есть существенная разница. Мне нужно было просто создать другое пространство в собственной квартире, а для него инсталляция -- это результат жизнедеятельности какого-то персонажа. Работы Кабакова объяснимы, о них можно написать. Все предметы, которые появляются у него в инсталляции, выведены из иллюстраций к жизненным ситуациям. А мои комнаты -- это не иллюстрации, а визуальные другие пространства.

-- Как и Кабаков, вы живете в США. Насколько, по вашему мнению, он стал «американским художником»?

-- Русский художник никогда не станет американским, тем более Кабаков. Он все-таки работает с советским сознанием.

-- То есть нельзя сказать, что Кабаков до и после эмиграции -- это разные художники?

-- Нет, я так не думаю. Есть какие-то повторения, меньше глобальных находок, но все это развитие одного человека. Все, что есть сейчас, заложено в тех альбомах 1970-х.