Создатель знаменитого в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века Театра пластической драмы умер в воскресенье на 64-м году жизни после продолжительной болезни. Его театр был любим отечественной интеллигенцией, как песни под гитару и байдарочные походы: честность и иллюзия отгороженной от чужаков свободы. Книжки шли в самиздате; песни долетали по «вражескому» радио; телесные искусства страдали более всего -- что творилось в европейском современном танце, в СССР не знали даже профессионалы. Такого даже понятия не было, и немногие люди, занятые в стране поисками именно в этой области, придумывали какие-то слова для обозначения своих занятий. Слова должны были быть понятны чиновникам, разрешавшим выход на сцену. Театр Мацкявичуса, начинавшийся со студии при Курчатовском институте (физикам-атомщикам позволялось более других), сначала назывался ансамблем пантомимы. Потом ансамблем пластической драмы.

Начинал Мацкявичус в Вильнюсе -- там закончил химфак университета, там оставил ученую карьеру и поступил на работу в Вильнюсский молодежный театр. В 1967-м на местном фестивале был назван «Лучшим мимом Прибалтики»; затем уехал учиться в Москву -- специальность «режиссура драмы», его педагогом в ГИТИСе была Мария Осиповна Кнебель. С тех пор жизнь была связана с российской столицей -- и хотя ансамбль-театр много гастролировал по стране, а в Москве ему доставались, как правило, сцены домов культуры, воспринимался он именно как московская труппа.

Мацкявичус проповедовал молчание. Пантомима была не формальным выбором, это было идеологическим решением. На излете изовравшейся эпохи он в молчании видел спасение, считал, что телу труднее солгать, чем слову (и в том совпадал с квалифицированными психологами). Еще он считал, что именно молчание -- как реакция -- сопровождает все истинно значимые моменты нашей жизни. Потому в его спектаклях никто и не разговаривал.

В них была музыка, пластика и краски. Сочинения Мацкявичуса еще потому были так популярны у образованного народа, что он выплескивал в них искреннее восхищение увиденным, услышанным и прочитанным, а читал он то, что и весь интеллигентский круг, ту же музыку слушал и те же выставки мог видеть. И поход на его спектакль был равен беседе на славной кухне с умным человеком (вот только не на каждой кухне был такой собеседник). От Неруды («Звезда и смерть Хоакина Мурьеты») к Айтматову («И дольше века длится день») и от Блока («Вьюга» по поэме «Двенадцать») к Шнитке и Кандинскому («Желтый звук»). В том, что его театр ушел с авансцены в девяностые, когда в страну хлынули гастрольные западные труппы и видеокассеты с иноземными записями прошлых лет, не было ничего неожиданного: стандартная участь долго шедших по целине первопроходцев, обнаруживших в конце пути недалеко от их маршрута проложенное шоссе. Славы Мацкявичуса это не умаляет и благодарности ему не уменьшит -- поскольку именно он и его театр были верными, умными и искренними спутниками отечественной публики в том самом путешествии по целине, который проделывала и она.

Прощание завтра с 10.30 в Доме актера. Похороны на Хованском кладбище.