Театр "Практика" продолжает свои опыты по сближению искусств и созданию мультикультурных проектов. Объектом новой попытки стал Виктор Коваль, приглашенный театром сыграть моноспектакль по своим собственным поэтическим и прозаическим произведениям. В детстве Коваль был артистом, ребенком он сыграл в таких фильмах, как "Дело Румянцева", "Долгая дорога в дюнах", "Заре навстречу", и многих других. Его партнерами были Олег Ефремов, Евгений Евстигнеев, Алексей Баталов, Ростислав Плятт, о чем он и написал в своем новом рассказе, с которого начался спектакль. Речь в нем шла о фотографиях со съемок, которые родители героя когда-то вклеивали в специальный альбом. Фотографии были предъявлены публике на экране -- под беседу сегодняшнего Коваля с тем Витьком, каким он был когда-то. Тот Витек был «настоящим артистом», он вспоминал, как трудно ему было по требованию режиссеров "казаться естественным" и как он наблюдал за собой в жизни, старался запомнить собственные житейские интонации, которые все чаще казались ему ненатуральными и слишком эффектными... В этом конфликте между двумя своими "я" и прошло детство.

И хотя была у Витька прямая дорога во ВГИК, он туда не пошел. Стал художником. И еще писал стихи. Участвовал в поэтическом спектакле "Альманах", где среди вполне разных и друг на друга не похожих поэтов выделялся отчетливо специфической манерой исполнения. Он был человек-концерт, его стихи, вполне себе интересные на бумаге, приобретали совсем другое качество, когда сам Коваль, в запорожских пушистых усах и с длинными прямыми волосами, вживаясь в образ почти комедийного, даже эстрадного персонажа, выкрикивал свои тексты, смешные, парадоксальные и абсолютно игровые.

Ныне Виктор Коваль не таков. Он стал грустнее и серьезнее. И тексты пишет другие. Начал свой спектакль с прозы, с воспоминаний о своей детской актерской карьере, потом были еще и другие рассказы, и поэма "Гомон" про человекоптиц, "Заговоры", и, конечно, "Моя народная мудрость", то есть фразы, которые "со временем станут крылаты"... Впрочем, крылатыми они уже стали, и в зале громко смеялись, узнавая: "Поднять Нечерноземье! Подняли Нечерноземье, а там -- Средиземноморье", или "Алло! Милостыню попросите, пожалуйста!", или "Нам жить -- вы и решайте"...

Однако герой Коваля, в которого он на выступлениях всегда перевоплощался, тоже изменился. Он по-прежнему смотрит на мир удивленно-простодушным взглядом и, вслушиваясь в обыденную речь, слышит в ней забавные сочетания и сближает далекие смыслы... Но того задора, с которым он когда-то буквально отплясывал свои самые известные хиты, нынче нет. Есть скорее тихое удивление и снижение градуса эмоций, когда задиристое восклицание сменяется задумчивой покорностью... Жизнь и ее вполне абсурдные проявления теперь вызывают у Коваля отношение созерцательно-смиренное. И если раньше своих персонажей он часто брал из политических или метафизических сфер, то теперь они переместились в область простых бытовых отношений. Школьная учительница, отчитывающая родителя за плохое поведение дочери, неминуемо вызывает в памяти армейского старшину, недовольного автором за то, что «нетрезвым он явился на поверку», но герой уже научился защищаться остраненностью: «Мне зав. учебной части -- не жена./ Так что ж она гундит, как старшина?/ Зачем безличный воздух виноватит?»

Этот новый герой человечен своей привычной непобедностью. Его можно назвать неудачником, или маленьким человеком -- в традициях русской классической литературы, но это наш человек. Современный герой, по-прежнему живущий в мире странном, но реальном и абсолютно параллельном симулякрам массмедиа и монстрам гламура.

И тут, кстати, заметно, что от эстрадного поведения Коваль действительно перешел к театральному. Его тексты драматичны, в них меньше реприз, но больше внутреннего действия, характера, отношений к происходящему и постоянно чувствуется контакт с публикой, что, собственно, и есть залог успеха любого представления подобного рода.

С легкой руки Евгения Гришковца жанр спектакля-монолога стал для московской публики привычным. Но Виктор Коваль работает все-таки на другом пространстве -- пространстве поэтической речи, сюжетные структуры которой куда тоньше и труднее воспринимаются. Возможно, поэтому, словно не совсем доверяя той мере собственной театральности, что заложена в этих текстах, театр "Практика" спешит на помощь. На сцене установлен экран, на котором друг друга сменяют слайды: то заставка к новой части, то рисунки самого Коваля, то какие-то птицы летят, некто крутит ручку камеры, мультяшный человечек открывает рот. Оправданно их присутствие, в сущности, только при чтении фотоальбома, где фотографии маленького Витька в разных ролях прямо и просто сопровождают текст. В остальных случаях картинки только создают лишнюю суету, часто меняясь и без толку повторяясь. Видимо, оформлявшим спектакль людям показалось, что видео сделает представление более зрелищным и разнообразным.

Сегодняшний театр мало доверяет человеку и все норовит прикрыть его высокими технологиями. Но в одном из рассказов Коваля речь шла об игре с шепталкой -- это такой бумажный кулек-раструб, в который можно очень тихо и отчетливо сказать что-нибудь, и тебя услышат на большом расстоянии. Шепталка не мегафон, кричать в нее не надо. Нужно говорить тихо, но очень отчетливо. Театр в сущности та же шепталка. Его тайна -- в умении обойтись без технологий, оставив исполнителя один на один с публикой. И они договорятся. Если очень отчетливо артикулировать.