Фраза «Неважно, веришь ли ты в Бога, важно, чтобы Он верил в тебя» достаточно затрепалась, чтобы приобрести привкус общедоступной успокоительности: вот уж такие мы и сякие и правую руку с трудом отличаем от левой, но Бог в нас, за неимением лучшего, верит и, стало быть, в итоге спасет, а то как же. Очень страшно предположить, что мир не оставил Богу ни единого шанса; еще страшнее переключить внимание с «мира» вообще -- мало ли что в нем делается -- на самого себя и сказать: «То, что я еще верю, уже неважно. Бог перестал обращать на меня внимание».

Лучше бы уж Он умер, подумал Ницше. Мысль была принята с энтузиазмом.

Состояние абсолютной богооставленности переживали и святые -- как укол дикой, последней боли, как «метафизический обморок»; его пережил и сам Христос. Ужас в том, что люди ХХ века научились принимать это состояние как данность, рефлектировать в нем. Этот ужас -- Он больше не верит в меня! -- не дано понять самому умному из атеистов, но и большинству верующих тоже. Человек, хорошо и правильно воспитанный в религиозной традиции, согласится на что угодно, лишь бы не жить в постоянном отчаянии: сойти с ума -- и то лучше. Великий драматург Сэмюэл Беккет (1906--1990) построил на переживании отчаяния свою театральную систему и в пьесе «Счастливые дни» (1961) отладил ее до безукоризненного, музыкального совершенства.

Поэтика Беккета не менее рациональна, чем поэтика Аристотеля; главная разница в том, что у Беккета напрочь отсутствует понятие «трагической ошибки» (hamartia). Дело состоит не в переходе от счастья к несчастью, а в переходе от безнадежного существования к небытию, и какие уж тут могут быть ошибки. В «Счастливых днях» метафорика безнадежности предельно наглядна: в начале первого действия перед нами «невысокий взгорок, покрытый выжженной травой», в землю по грудь вкопана женщина Винни лет примерно пятидесяти; в начале второго земля уже дошла ей до подбородка, а ей по-прежнему хочется радоваться жизни: «Ведь это чудо что такое». Если отключить способность к состраданию, то это очень смешно. Как говорит сама Винни (вернее, как проговаривается Беккет) в середине пьесы: «Нет лучше способа возвеличить Господа, чем от души посмеяться над его мелкими шутками, в особенности над плоскими».

Петербургский художник Эмиль Капелюш, сочинивший сценографию для Малой сцены Театра имени Пушкина, превратил «невысокий взгорок» в покатый, поднимающийся вправо косогор и вместо травы насадил какие-то вовсе безжизненные трубчатые стебли. Героиня, которую играет Вера Алентова, помещена строго в центр сцены, но не в центр композиции. Взгляд зрителя по естественным причинам норовит сместиться вбок, Винни-Алентовой приходится прибирать к себе зрительское внимание, противясь пейзажу: это отличное постановочное решение, и актриса очень разумно использует его неочевидную выигрышность. Пребывать в заранее обозначенном центре не такая уж увлекательная задача; раз за разом подтверждать, что центр будет там, где находишься ты, куда интереснее.

Поведение героини расписано у Беккета с исключительной, не терпящей возражений подробностью: каждый взгляд, каждая улыбка, каждая остановка голоса. Партитура пауз в «Счастливых днях» для автора не менее важна, чем последовательность реплик. Такая настоятельность, как правило, вызывает в актерах и режиссерах жгучее желание воспротивиться: а что это вы, уважаемый классик, так раздиктовались, где захотим, там паузу и сделаем. Чрезвычайно важно, что Вера Алентова и режиссер Михаил Бычков, хорошо известный московским театралам (его спектакли, поставленные в воронежском Камерном театре, трижды приезжали на «Золотую маску»), не начали самовыражаться поперек текста, что они захотели услышать внутреннюю музыку пьесы и поверили в ее самоценность. Послушно исполняя авторские предписания, они вышли на новый простор, где и заиграла по-настоящему актерская природа Алентовой.

Винни -- великая трагическая роль, написанная для не-трагической и не-великой актрисы: в этом дьявольская хитрость. Вряд ли ее можно сыграть так, чтобы, по привычному выражению, негде было иголку просунуть между исполнительницей и ролью; еще безнадежнее была бы попытка сыграть Винни в технике остранения. Вероятно, наиболее плодотворной будет ситуация, когда между героиней и актрисой остается «зона недопонимания», пространство невыраженного смысла -- который, по убеждению Беккета, всегда является главным. Как говорит предводитель светлых сил в «Мерзейшей мощи» Клайва С. Льюиса: здесь «требуется хорошее, но не слишком хорошее орудие».

Природное свойство Алентовой -- быть несколько умнее, чем ее героини. Даже на свою Катю Тихомирову («Москва слезам не верит», 1979) актриса, по моим ощущениям, смотрела несколько свысока -- сочувственно, еще бы нет, но все-таки свысока. При этом чистая эксцентрика остается за пределами ее диапазона, что убедительно продемонстрировали «Ширли-мырли»(1995). Беккетовская Винни -- это как раз персонаж, которому невозможно не сочувствовать, но от которого хочется слегка отодвинуться: в конечном счете она ведь просто-напросто убогая дура. Со всеми оговорками насчет того, что у Беккета никаких «просто-напросто» не бывает и что упрощения в его трагическом мире чреваты сокрушительными смысловыми огрехами.

В иные минуты Алентова играет почти что заводную куклу, в иные (начало второго действия) -- почти мученицу: то-то и важно, что «почти», что при всей яркости актерской работы в героине сохраняется нечто неопределенное, недоразвившееся. Если такая игра была сознательной целью актрисы, ее можно только поздравить с блестящим исполнением принципиально новой творческой задачи. Вероятнее, однако, предположить, что режиссер Бычков увидел в роли перспективы, которые изнутри, по-актерски, разглядеть было попросту невозможно. Такие вещи в театре случаются, на то он и театр.

Партнер Алентовой Юрий Румянцев играет небольшую роль Вили корректно и эффектно. Когда что-нибудь начинает удаваться по-настоящему, так уж удается до конца. Отличный спектакль получился: умный, живой, соразмерный. На мой вкус -- пока что лучший в сезоне.

Что же до ужасов, о которых шла речь в начале разговора, они никуда не исчезают, но блистательно снимаются самой стройностью беккетовского мышления, самой мощью таланта. Вспомнив знаменитые слова о. Павла Флоренского: «Есть Троица Рублева -- следовательно, есть Бог», -- построим доказательство от противного: если о мрачном кошмаре богооставленности можно говорить с таким совершенством -- значит, Он нас еще не оставил.