Чтобы внятно говорить о спектакле Александра Гордона «Одержимые», играющемся на малой сцене «Школы современной пьесы», необходимо для начала высказать собственное отношение к персоне телеведущего Гордона. Не к человеку, личные свойства которого мне неизвестны, но к тому сколку, изводу личности, который при помощи телекамер приобрел самостоятельную ценность и, как писали раньше на денежных купюрах, «имеет хождение наряду с разменной монетой». Уподобив персону купюре, мы не делаем ошибки: если аналогия и хромает, то не очень сильно. Вот перед нами человек, личность, творение Божие, золотой червонец; а вот -- персона, имидж, бумажная десятка, платежеспособность которой гарантируется наличием золотого запаса. Имея одинаковый номинал, они никогда не равняются друг другу. И это не значит, что золото всегда лучше.

В публичной политике, этикетных деловых отношениях, телешоу и сериалах хождение имеют только бумажки. Полновесная человеческая жизнь здесь невозможна по определению. Актер, который бы захотел сыграть в сериале с пастернаковской природной истовостью -- как играют овраги, как играет река и пр., был бы невыносим. То же -- человек, который постарался бы докопаться до самой сути в разговоре с Хангой или Нагиевым. Все это общеизвестно; включаясь по своей воле в политику или телепередачу, мы должны сделать вид, будто этого не знаем.

Персона Гордона замечательна тем, что своих целей она не скрывает. В любой из передач, мною виденных (я, впрочем, видел не так уж много), персона Гордона строила вокруг себя мир, еще менее полновесный и самодостаточный, чем она сама. Мир всегда строился вполне охотно, и это давало ей (персоне) право на надменность, скепсис и довольно-таки сардонический юмор, не говоря уже об амбициозном самоудовлетворении: что делать, я не очень люблю себя, но любить окружающих вовсе нет никакой возможности. Вот, кстати, о разнице между персоной и личностью: я почему-то всегда был уверен, что Александр Гордон как таковой любит себя до потери сознания -- и окружающим с ним несколько легче. После спектакля «Одержимые» (Гордон и инсценировщик Игорь Волков позаимствовали название у Альбера Камю, переписавшего «Бесов» для театра в 1959 году, почти перед смертью) я уверился в этом окончательно.

И мне важно отметить: личные душевные вложения в этом спектакле, обреченном на популярность, менее важны, чем амбиции телеперсоны, выныривающей из экрана в реальное пространство. В программке написано, что в «телевизионном шоу для театра» Александр Гордон исполняет роль Ведущего. Правильнее было бы написать, что известный Телеведущий играет здесь роль Александра Гордона -- трехмерного, одушевленного существа, которое вступает в диалог с персонажами Достоевского. Управляет этим диалогом, норовит управлять также зрительскими реакциями. Всячески доказывает свою принадлежность к человеческому роду, в частности свою способность к душевной жизни. Не очень убедительно это делает.

Малый зал «Школы современной пьесы» представляет собой телестудию. Между конструкцией Марии Трегубовой (пленочные зеркала, экран, прозрачный пластик, алюминиевый каркас) и зрительскими креслами стоят работающие камеры. Перед началом действия ассистент учит зрителей (участников телешоу) правилам поведения. Вот табло, на нем надписи: «Аплодисменты», «Одобрение», «Негодование». Если зажигается левая надпись, то вы -- что? -- правильно, только громче. Пробуем еще раз, ну?

Зал реагирует, но без удовольствия. Возможно, потом, когда со спектакля схлынут завзятые театралы и атмосфера максимально приблизится к останкинской, публика будет хлопать и топать по команде с большим энтузиазмом. Возможно даже, что ее действительные эмоции придут в некое соответствие с предписанными. С театралами этот номер не проходит.

Вереница диалогов: сначала Ведущий выясняет с каждым из персонажей, что тот себой представляет; потом персонажи начинают объясняться между собою. Одни из них откровенно карикатурны, как Верховенский-отец (Альберт Филозов) или капитан Лебядкин (Юрий Чернов), другие монотонны, как сам Гордон (Кириллов -- Максим Евсеев; Шатов -- Алексей Гнилицкий). Двое -- Николай Ставрогин (Дмитрий Писаренко) и Петруша Верховенский (Вадим Радченко) -- временами напоминают живых людей. Иногда один из участников диалога задает вопросы со сцены, а второй отвечает ему с экрана. Прием известный, хороший, но используется он дурно: переключения планов (средний, крупный и обратно средний) механичны и бессмысленны. Видеорежиссер Гордона, кто бы он ни был, бездарен совершенно. Тем не менее Писаренко хорош и на экране: он, один из всех, мучается муками своего героя и старается играть без упрощений. Однако стать реальнее и весомее себя Ведущий-Гордон никому не позволяет. Законы телешоу гласят: кто бы ни оказался собеседником ведущего -- мудрец, гений, мученик, пророк, -- ведущий всегда главнее. Это очень скверные законы: они не позволяют всерьез понять ни силу высказываемой идеи, ни сложность душевной борьбы, ни глубину человеческого несчастья. Диву даешься: как в гордоновском телетеатре измельчился и сплющился роман Достоевского! -- вплоть до того, что анекдотические заявления, звучащие в записи («...впервые в русской литературе описан механизм заказного убийства»), не сразу выдают свой глубочайший идиотизм.

Изюминка гордоновского спектакля -- дискуссия в прямом эфире. В антракте налаживается связь между «Школой современной пьесы» и радиостанцией «Эхо Москвы», на помост поднимаются две персоны, отвечают на вопросы Ведущего, зрителей и радиослушателей. Вопросы, разумеется, как-то связаны с романом Достоевского, но и с современной жизнью тоже: Гордон вообще много делает для того, чтобы вернуть «Бесам» жестяное публицистическое звучание. 21 марта поднявшимися персонами стали Александр Починок и Дмитрий Рогозин, оба в сравнении с актерами выглядели невыразительно и неестественно. Однако идея себя оправдала -- нельзя забыть вопрос, заданный одним из умных слушателей «Эха»: «С какими персонажами «Бесов» вы ассоциируете себя лично?»

В целом же телешоу на сцене не удалось и не могло удасться. Пространство сцены отличается от телеэкрана тем, что сохраняет за нашей сетчаткой право выбора. Гамлет бьется с Лаэртом: мы можем следить за поединком или впериться в лицо Гамлету; можем первыми углядеть, как умирает Гертруда, можем смотреть на сцену безучастно, вспоминая безумную Офелию, можем любоваться Клавдием, зная, что он сейчас тоже умрет, -- куда направить и на чем сфокусировать взгляд, каждый решает сам для себя. Камера убивает эту свободу, делает зрелище принудительным: смотри вот на ЭТО. «Одержимые» Александра Гордона -- довольно плохой театр; именно потому, что это театр, подчиненный правилам телекамеры.