Как зацвела некогда бочкотара, так и благоухает. Журчит ручьем, гремит грозой, голосистым соловьем заливается. Хоть в Рязани, хоть в Казани, хоть в заморском Мичигане. Круглые сутки non-stop, и не спрашивает, какое тысячелетье на дворе. Знаете ли вы, сколько романов сочинил за последние годы Василий Аксенов? Не велика тайна: «Желток яйца» (1991), трехтомная «Московская сага» (1993--1994), «Новый сладостный стиль» (1997), «Кесарево свечение» (2000). И в каждом страниц, приключений, катастроф, воспарений, объятий, возлияний и прочих чудес мерой не меряно. Кто же подивится явлению нового романа, новых героев, нового сумасшедшего наката (быстро, быстрее, еще быстрее, сколь можно быстро -- и еще быстрее) аксеновской музыки? Нет, не джаз. Или не совсем джаз. Другие инструменты (то скрипка слышится, то будто фортепьяно), но мелодию не спутаешь. Молодость, надежда, отвага. Тьма, злодей, молния. Слезы, грезы, метаморфозы... Пей до дна -- судьба одна.

«Бешеный галоп выветривает вчерашнюю данцигскую пьянку из глав и телес двух шевалье, Николя и Мишеля. Слава тебе, Господи, что лошади не пьют! Как это не пьют, как это не пьют? Водки не пьют, водки не пьют, водки не пьют! И пива не потребляют! И рейнского сладкого не глотают! Не пьют, потому что им нет, не дают, нет, не дают, нет, нет, нет! Только воду пьют, только воду пьют! Вровень несутся верные кони, взращенные в гвардейской Ея Императорского Величества конюшне, четырехлетние боевые жеребцы, два брата Тпру и Ну, ныне именуемые на французский манер Пуркуа-Па и Антр-Ну. Так скачут, будто и пить не хотят, воды не хотят, воды не хотят и по пиву не грустят, не грустят, будто не останови, так и протарабанят всю тыщу верст до столицы французского королевства!»

Велика цитата? Но не притормозить. Несешься, будто Коля Лесков (Николя де Буало) с Мишей Земсковым (Мишелем де Террано), с каковыми достославными кавалерами мы знакомимся на первых страницах новейшего «старинного романа», с каковыми предстоит нам странствовать по долинам, загорьям, трактирам, театрам, салонам, усадьбам, снам, годам и столетиям, покуда не подойдет к неизбежно грустному финалу велеречивое сочинение под титлом «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Мы вроде бы в XXI веке живем, со сладким ужасом за двумя андреевскими крестами вертикальную черточку ставим, а Аксенова потянуло в то столетье, безумно и мудро, что еще недавно звалось позапрошлым. Крест, галочка, три черты -- XVIII, осьмнадцатый век по Рождеству Христову.

Скачут младые да вострые жонтильйомы в столицу мира -- преславный город Париж. Так борзо скачут, что на вспыхнувшую фейерверком чувствительную приязнь к подвернувшимся принцессам-близняшкам оглянуться некогда. Вперед, вперед! Не миновать новых встреч с неразличимыми чудо-сестрицами Клаудией и Фиоклой, как не миновать кровавых сражений и умственных ристалищ, тревожных снов и сладостных утех, государыниной службы и машкерадных куриозов, славы, удачи, викторий и соленых, как балтийская вода, слез. Скачут вкусившие просвещения и алчущие любви рязанские дворянчики сквозь смрад и морок, гульбу и пальбу, княжества и маркграфства ко златому брегу Сенскому (его же, как сказал пиит, не хуже поля Елисейски), а зачем -- не знают. Скачут с секретным предписанием к важной особе, чье лучезарное имя светится в названии старо-новой гиштории. К нему, к нему скачут. К Вольтеру, которого, по слову, тогда еще не рожденного стихоплета, во Франции/ почитали богом некиим,/ в Риме -- дьяволом, антихристом,/ обезьяною -- в Саксонии.

Доскачут. Увидят. Преисполнятся восторгом. И узнают, что выпала им великая миссия -- эскортировать гения всех времен и народов на таинственный остров, где в готическом замке Доттеринк-Моттеринк (сиречь Дочки-Матери) случится секретное свидание творца «Кандида» с посланцем новой российской государыни, чей «Наказ» столь либерален, что приводит в трепет всю просвещенную Европу. (О злобственном шипении Европы не просвещенной и толковать нечего.) Потекут размеренные беседы о толерантности и фанатизме, назначении человека и его злосчастии, Промысле и случае. Приключится множество забавностей и куртуазностей. Очарует посланец Екатерины короля мыслителей, а сам поймет, сколь мудрее сгорбленный язвительный старикан не токмо наилучших царских слуг (из них же первая персона -- дипломат, генерал и сочинитель Ксенопонт Петропавлович Афсиомский, он же граф Рязанский, отец-благодетель младых вольтерьянцев Коли и Миши), не токмо прочих славных воителей Просвещения, но даже и собственных творений. Только не бывать раю на земле.

Зашелестят слухи о воскресшем императоре Петре Федоровиче (и припомнится кончина его от «геморроидальной колики»). Спросит Вольтер о томящемся в каземате императоре Иоанне Антоновиче. (И тотчас вспомнит о нем в далеком Петербурге поручик Василий Мирович. Или напомнит ему кто-то не без умысла о царственном узнике.) Потянет из щелей нежитью. Двинутся на замок неведомо кем настропаленные разбойники. Покатятся ядра, засвищут пули. И окажется, что разум рождает чудовищ не хуже, чем закоренелое невежество.

Государыня... (Что греха таить? -- Это богоподобная Фелица прибыла на рандеву с Вольтером, приняв обличье собственного -- чаемого, но не имевшего быть в натуре -- идеального фаворита.) Государыня отправится восвояси: навстречу делу Мировича, пугачевщине, ошеломляющим мир победам, не менее ошеломительному лихоимству-казнокрадству, величаниям ласкателей и хвалам Державина, меняющимся любовникам, страху перед собственным сыном, невозможности воплотить благие мысли Наказа и жуткому одиночеству. Вольтер доживет свой век без Северной Семирамиды и, отправившись в лучший мир, не застанет бурного урожая плодов просвещения, что взойдет в 1789 году, дабы обратить в руины мир, стоявший при пороге царства разума. Зловещие бандиты (среди которых мелькнет некий казак Эмиль) вырежут обитателей замка Дочки-Матери и учудят над одной из принцесс (а кто из них Клаудия, кто Фиокла -- сами не знают) такое, что и вымолвить страшно.

Ну да, добро восторжествует. Вольтерьяцы соединятся с вольтерьянками, сделают карьеры, продвинутся по стезе просвещения и будут благодарно помнить старого мудреца. Миша даже заделается любимым (а потому негласным) фаворитом государыни -- ему-то она и станет изливать печали. Будет почти хорошо -- и кончится очень грустно. Так кончаются все великолепные прожекты на нашей грешной земле. Хоть на три века назад прыгни, хоть на четыре вперед. Увы, не похожи аксеновские романы на благодушную утопию, что истово сочиняет Ксенопонт Афсиомский. Хотя баснословие о похождениях рыцаря Ксенофонта Василиска и принесло автору баснословные барыши.

Впрочем, после того, что обычно называют смертью, Миша Земсков встретится с Вольтером и Екатериной. Древо Познания превратится в Древо Воображения. А бочкотара зацветет краше прежнего.