«Гамлет», «Макбет» и «Отелло», сыгранные на сцене Театра им. Моссовета литовской труппой «Мено фортас», составили главное событие театральной жизни этого месяца, сезона, первой половины десятилетия и так далее. Каждый из спектаклей по отдельности московская публика уже видела: «Гамлета» -- лет пять или шесть назад, что-то около дефолта; «Макбета» -- ближе к миллениуму; «Отелло», после коего Эймунтас Някрошюс не собирается возвращаться к Шекспиру, -- весной 2001-го, на Всемирной театральной олимпиаде. Увидеть их вместе -- о таком и не мечталось. Дирекция «Золотой маски», феерически празднующей свое десятилетие, сделала сотням людей поистине драгоценный подарок.

Смысл его -- в возможности застать Мельпомену, музу рыдания, за работой. Три трагедии одна за другой. Почти двенадцать часов необыкновенно интенсивного, без удержу нагнетающего первородные смыслы, восторженного и восхитительного театра в его естественном режиме существования. Каждая гастроль Някрошюса всегда воспринималась как особое событие, из ряда вон выходящее: украшение фестиваля и сезона, особая радость и честь. Всегда казалось: вот, случилось чудо, мы сподобились при нем присутствовать и будем вспоминать его до конца жизни, как же иначе. Вспоминать, естественно, будем: как забыть ледяную глыбу со вмерзшим кинжалом в «Гамлете», камни, сыплющиеся с неба на макбетову Шотландию, прощальный вальс Дездемоны и Отелло. Все это навсегда -- во всяком случае для тех, у кого глаза находятся на своем месте. Однако есть и большее.

Някрошюс -- самый щедрый из театральных режиссеров мира. Его режиссерские жесты обладают наглядностью и красотой иероглифов: не нужно знать язык, чтобы обрадоваться этой красоте, присоединиться к ней. Нынешний приезд «Мено фортас» предложил московской публике более сложную работу и более важную радость. Увидеть театр -- не великий спектакль, показанный театром, а самих людей, которым только так и живется, уже давно, из года в год, изо дня в день. Увидеть и пережить вместе с ними три дня обычной, будничной, ни на что не напрашивающейся благодати.

Это стало чем-то вроде... да, откровения. Изменились логика и оптика; самое интересное, что, готовясь к уколу радости («вот сейчас Гамлету предстоит оказаться под капелью из плавленого воска и тающего льда, мне бы его муку, смотрите, смотрите!»), ты всегда получаешь меньше, чем ожидаешь. Да, оно превосходно, как и было, но прежние переживания износились: все это отчетливо помнится, но актер постарел на семь лет и приобрел за эти годы меньше, чем потерял. Он не так морщится от капающего воска. Или воск капает как-то не так. Или просто прошло семь лет.

В перспективе же годы встают по местам. «Мено фортас» -- один из немногих театров, живущих неспешно, торжественно, так, как надо. Так, как бывает в самых лучших стихах: «И медленно растет как бы шатер иль храм / То вдруг прокинется безумной Антигоной, / То мертвой ласточкой бросается к ногам / С стигийской нежностью...» Броситься к чужим (твоим собственным), не слишком приятным ногам, исходя безумной радостью простить и проститься целомудренно и нетерпеливо -- на такие чудеса кто способен? А у Някрошюса умеет каждый: с этим умением к нему приходят.

Все, что я пишу, не очень похоже на театральную рецензию: ну и не надо. Рецензию писать никто не собирался. Важным было сообщить о полном восторге, которым театр Някрошюса одаряет любого встречного; попробовать на слух некоторые новые соединения понятий; употребить газету так, как ей и не снилось: прославить Художника в таких словах, в каких измеряют только Президента.

Някрошюсу -- честь и слава: театр, им построенный, уже не денется никуда. Может поглупеть и подурнеть артист; но придуманная Гамлету мука обеспечена ему навсегда, и с нею он войдет в Царствие Небесное. Совершенно поразительная вещь: актер может исчерпаться, но роль, для него придуманная, горда и прекрасна -- так оно и было во время последних московских показов. Отдельные жизни спектаклей сложились в единую, небывалую жизнь трагического театра, совершенно самостоятельного и цельного в сообщении и не очень разбирающего, кто тут у нас Гамлет, кто Макбет, кто Дездемона: все свидетельствуют об одном.

Да, конечно, у Някрошюса есть великие артисты. Багдонас, к примеру. Величие его помимо собственных художеств состоит в том, что актер умеет оставаться на равных с партнерами: ему так интереснее. Все свидетельствуют об одном и том же: что Бог послал, о том и говорят.

Они, артисты Някрошюса, -- аристократы, в отличие от черни. Что они делают, когда небеса закрываются и надо выходить кривляться на равных? Об этом я не знаю и думать не хочу.

Жуткое свойство режиссуры Някрошюса -- он никого не прикрывает. Что ты можешь, то ты должен. Режиссер сидит сзади и сострадательно наблюдает: ну попытайся вровень, вместе со всеми, как я, -- до конца, да! Все его изобретения -- только попытка помощи актеру: кто способен, тот останется в нашей работе.

Остаются избранные. Те, кому трагический театр присужден изначально. Те, без кого он не может существовать. Имена их нам знать ни к чему. Дальнейшее -- молчание.