Телесериал «Участок» прошел на Первом канале в конце 2003 года. Ныне «Эксмо» выпустило соответствующий «русский народный детектив». Пока десятитысячным тиражом, но, по сведениям из информированных источников, за допечаткой дело не станет. Оно и понятно: «Участок» смотрели взахлеб, что отлилось исполинским рейтингом. Дабы народ скумекал, что к чему, обложки большей части тиража украшены знакомым лицом старшего лейтенанта Кравцова (Сергей Безруков) и не менее знакомой мордой бладхаунда Цезаря (клички пса-артиста не помню, а озвучивал его мудрые монологи тот же Безруков). Книгопродавцы-оптовики намек поняли.

«Ну и что? -- скажет просвещенный читатель. -- Какое дело нам до рейтингов и тиражей? Мало что ли «мыла» трескает наша публика? Во-первых, радоваться успеху очередной муры стыдно. А во-вторых, у Донцовой тиражи еще больше».

Насчет «во-вторых» спорить не стану. Пока больше. К сожалению. И не уверен я, что даже память о телерадостях вкупе с мощной распространительной машиной «Эксмо» сумеют вознести «Участок» в заоблачные выси. (Хотя хотелось бы.) Меня интересует «во-первых».

Знаю, что «Участок» (как сериал, так и книга) вызовет брезгливое «фи» иных законодателей культурных мод. Тех, кто причмокивает от одних лишь имен Сорокина, Улицкой, Акунина, Пелевина и Проханова. Так. Но морщиться будут они не потому, что «Участок» стяжал успех, а потому, что написал его (сперва сценарий, потом -- книгу, отнюдь своему телепрообразу не тождественную) Алексей Слаповский. Один из лучших наших прозаиков, которому за примерно полтора десятилетия литературной жизни брани выпало никак не меньше, чем похвал.

Автора пяти романов, кучи повестей и пьес, рассказов, объединенных в «Книгу для тех, кто не любит читать», и прочих разностей корили за легковесность, механистичность, многописание и прочий «постмодернизм». («Постмодернист» у нас такое же ругательство, как на рубеже XVIII--XIX веков «вольтерьянец» или «фармазон». Реальное отношение порицаемого объекта к «постмодернизму», Вольтеру или вольным каменщикам здесь ни при чем). Впрочем, за традиционализм, занудство и малую продвинутость Слаповского тоже ругали. А еще за элитарность и попсовость. За то, что три романа входили в букеровские шорт-листы. И за то, что ни один премии не получил. В общем -- за все хорошее.

А он себе писал. Оставаясь собой, и когда стали появляться сериалы по его сценариям -- «Остановка по требованию», «Пятый угол», «Участок». Он писал о людях -- молодых и старых, счастливых и несчастных, ловких и нелепых. Живущих в губернском Саратове (он же Сарайск), уездном Полынске, столичной Москве и безвестных селах. Но какую бы историю Слаповский ни рассказывал, как бы ни сочетал улыбчивую бодрость и щемящую печаль, на какие бы эксперименты ни пускался, его инженеры и жулики, бомжи и литераторы, брубильщики и чиновники оставались людьми. А не монстрами. И не куклами, подчиненными обстоятельствам, игре случая или судьбе. Слаповский постоянно напоминал, что всякий человек -- неповторим и свободен. А уж как он -- милиционер, бизнесмен, механизатор, рок-певец -- своими неповторимостью и свободой распорядится, это его -- милиционерово и проч. -- дело.

Вот старший лейтенант Кравцов, прежде служивший в городе опером, оказался участковым в деревне Анисовке. Почему? Бог знает. А также анисовские жители, выдвинувшие по этому пункту ряд абсолютно точных, хоть и противоречащих друг другу суждений. От жены сбежал. Жена выгнала. Начальство сослало. В одном сошлись: пьет крепко. Но тут-то и ошиблись: рыцарь без страха и упрека не только на представительниц прекрасного пола (будь то чужие жены, одинокие красотки или даже чудо-девушка Нина) не заглядывается, но и с зеленым змием дружбы не водит. До поры. Пока не возьмет его в оборот анисовская жизнь, не подступит к горлу тоска по жене, не защемит сердце от дурацких «лавсторий». Тут-то и сорвется. Нет, наш народ зря не скажет. Ни про пьянство, ни про жену (была, была у нее с Кравцовым размолвка, а если в пылком воображении анисовцев обросла она эффектными подробностями, так ведь люди-то повсюду одни сериалы смотрят), ни про цель пребывания Пал Сергеича в Анисовке. В первой же главе старик Хали-Гали толкует: «В командировку его прислали. Утопление Кублакова (бывшего участкового. -- А. Н.) расследовать. Расследует и уедет».

Так и сталось. Только пришлось до того расследовать другие преступления -- и те, что в Анисовке даже за проступок не считаются, и те, что были заурядной дурью, и те, что могли свершиться, но, к счастью, дымом развеялись, и даже «настоящее убийство». Пришлось привыкать к иногда спасительным, а иногда страшным анисовским обычаям. Пришлось открывать душевную тонкость, доброту и здравый толк в тех, кто казался тупыми охламонами (и о Кравцове судил не лучше). Пришлось видеть, как звереют те, кто казались (и были) добрыми соседями. Пришлось-таки уйти в запой и, что много труднее, из него выйти. Пришлось стать в Анисовке «своим» и даже поссориться с умницей Цезарем, которому в свою очередь пришлось бежать в город за женой Кравцова, которой опять-таки пришлось отправиться в Анисовку, дабы вызволить мужа из ее цепких объятий. А там как раз все решилось: раскрылась смешная и горькая тайна «утопления», вместо легендарного пятиметрового сома из пруда вытащили нечто совсем другое, а Семен Миронович (которого прежде звали Хали-Гали) умер.

Тут-то Кравцов вместе с женой и примирителем Цезарем и уехал в город. Напитавшись Анисовкой (наглотавшись Анисовки), но оставшись собой. Будет он помнить чудную деревню и еще более чудную девушку Нину. И Цезарь (как ни фырчит) будет помнить псину по кличке Камиказа, что его платонически, но страстно любила. Ну и Анисовка парочку чудил не забудет. Хотя как сказать: в тринадцатой (сверхсериальной) главе «Участок без участкового» разыгрывается стопроцентный детектив, но анисовцы обходятся без Пал Сергеича. У него, чай, в городе своих дел невпроворот.

Как и у нас. Совсем не похожих на обитателей Анисовки (где у каждого своя стать) и все-таки похожих. В одной стране живем. Одни книжки читаем. Даже если у них обложки разные. Как у двух издательских вариантов «Участка», доброй, чистой и -- при всей нелепости, а то и дикости многих ее составляющих -- вселяющей надежду истории о наших общих судьбе и сути.