Спектакль Клода Брюмашона, привезенный на продолжающийся в Москве фестиваль современного танца Dance Inversion, называется "Дикие маки". Здесь важен не цвет растений (хотя разбросанные пылающие лепестки хорошо смотрятся на темном полу) и не возможности использования алой прелести в хлебопекарном и лекарственном производстве. Хореографу было важно то, что -- дикие. Свободные. Не подчиняющиеся законам.

Сам Брюмашон, руководитель Национального хореографического центра Нанта, законам -- то есть законам сценическим -- вполне подчиняется. Внятно строит композицию, просчитывает ритм. Небольшой спектакль (продолжительность -- меньше часа) поделен на кусочки. Грохочет бетховенская "тема судьбы", персонажи летят навстречу друг другу, слепливаются и распадаются пары (как гетеро- так и гомосексуальные), мужчины в прыжке по-петушиному врезаются друг в друга (грудь в грудь), и все это в диком порыве, в ошалелом темпе. И тут же тишина, передышка, замирание движения, бег переходит в шаг, нервный, но притворяющийся беспечным. И снова -- та-та-та-там! -- напор и истерика, и они опять то ли дерутся, то ли трахаются.

Мужчины и женщины абсолютно равны на сцене -- эта декларация равенства прописана в хореографии, отмечена в костюмах (на одной из танцовщиц сверху лишь распахивающийся в полетах пиджак; между прочим, публика привыкает к современному танцу, еще пять лет назад все отреагировали бы чрезвычайно остро, нынче же народ хмыкнул один раз и успокоился).

У Брюмашона есть чувство меры -- он знает, что больше трех чередований "горячее-холодное" зрители выдерживают редко. Поэтому финал и придуман "сверххолодный", сказочный, завороженный. Длинный, тягучий, под Бетховена же, но лирического, скрипичного. Три пары у задника в косом золотистом свете, почти обнаженные, переплетаются, замирая в позах отчетливо скульптурных. То есть декларация буйной свободы заканчивается эстетским гимном совершенной неподвижности. Немногие прославившиеся в ХХ веке хореографы способны столь отстраненно взглянуть на историю искусства.