За оставшийся год Международный трибунал по бывшей Югославии в Гааге выдвинет последние обвинения против военных преступников, после чего постепенно свернет свою работу. За послевоенное десятилетие ситуация на западе Балкан заметно улучшилась. Поэтому Гаагский трибунал передает некоторые уголовные дела органам правосудия Сербии, Хорватии и Боснии. Самое громкое дело слушалось в Хорватии: минувшей весной приговорен к длительному сроку заключения один из «героев» войны с сербами -- молодой генерал Мирко Норац. Теперь он в качестве свидетеля по другим делам дает показания следователям Гаагского трибунала. Судьбе генерала Нораца и тому, как расследуются «хорватские» военные преступления, посвящен написанный специально для газеты «Время новостей» очерк журналиста Андрея Шарого. Его новая книга «Трибунал. Хроника незаконченной войны» готовится к выходу в московском издательстве «Права человека».

Летом 1715 года турецкая армия осадила городок Синь неподалеку от границы Боснии и Хорватии. Шла так называемая «малая война» между Османской империей и Венецией, и турки, жаждавшие решительной победы, продвигались долиной быстрой реки Цетина к Адриатическому морю. Синьскую крепость Град защищало всего-то около 700 человек. Через три недели, так и не отважившись на штурм, янычары сняли осаду, потеряв в боях и от эпидемии дизентерии 10 тысяч человек.

Победители устроили конные игры. Хорватские всадники показывали твердость руки и точность удара, на полном скаку насаживая на копье стремя с конной сбруи знатного турецкого пленника. Праздник стал традиционным. Со временем стремя превратилось в нехитрую конструкцию из двух концентрических колец, алку (от турецкого halka -- перстень, обруч), и состязания получили название Синьская алка. К участию в играх ежегодно допускаются полтора десятка молодцов, все -- уроженцы Синя или соседних деревень, все -- члены Общества витязей алки, военно-исторического клуба со строгим церемониалом и уставом, вроде казачьего круга в России. Наряженные в черно-красные кафтаны и высокие меховые папахи всадники целят трехметровым копьем в жестяной диск размером с блюдце. Победитель в трех турах получает инкрустированную серебром саблю из рук синьского воеводы и общенациональную славу.

Самый популярный герцог-воевода

В первые годы хорватской независимости Синьскую алку из старинной игры превратили в символ национальных военных побед, а Общество витязей алки -- в патриотический, потешный полк. Состязания проводились под покровительством авторитарного президента республики Франьо Туджмана. Генералы и политики из Загреба считали долгом прибыть в Синь и произнести зажигательные речи. Напускная торжественность витязей, дурные исторические аналогии сделали Синьскую алку почти комическим мероприятием, мишенью для газетных острот. Когда мода на национализм в Хорватии спала, Синь словно замер в прошлом, оставшись бастионом квасного патриотизма. Витязи алки не представляют политической силы, но знаковую роль играют успешно еще и потому, что самый популярный витязь, Мирко Норац, считается героем войны против сербов.

В марте 2003 года суд в Риеке приговорил Мирко Нораца к 12 годам лишения свободы за совершение военных преступлений.

Норац получил почетное звание «алкарский воевода», хотя никогда в конных состязаниях не участвовал. Так наградил его родной город по вековой традиции за мужество и славу: ведь алка только военная игра, а настоящая война куда серьезнее.

В войсках его звали Герцог. 24-летний Норац, командир 118-й бригады Национальной гвардии, стал самым молодым полковником только что созданной хорватской армии. В 1991 году его бригада действовала в районе города Госпич, в сотне километров к северо-востоку от Синя. Упорные бои, сопровождавшиеся этническими чистками, продолжались там несколько месяцев. О том, что хорватские армия, военная полиция и паравоенные отряды ликвидировали в Госпиче больше сотни гражданских лиц, сербов и хорватов, было известно еще во время боев -- следов никто не прятал. Напротив, страх и страшные слухи упрощали строительство хорватского государства: сербы в панике покидали свои дома.

Загребская прокуратура все же возбудила уголовное дело, нескольких военных арестовали, но вскоре освободили. Как писали независимые хорватские газеты, это было сделано по прямому указанию министра обороны Гойко Шушака, хотя сведений о том, кто и как совершал преступления, хватало. Сохранились даже видеозаписи бессудных расстрелов. Есть и показания свидетелей: в октябре 1991 года полковник Норац проводил совещание, на котором обсуждались планы ликвидации мирного населения.

Однако патриотическая логика оказалась сильнее. Защитники родины не могут быть преступниками -- таков официальный лозунг. На деле в Загребе сознательно планировали и проводили жестокую политику: в независимой Хорватии сербы никому не нужны. Патриотическая риторика развязывала руки преступникам и их покровителям. Загреб не был щепетилен в подборе защитников отечества и снисходительно относился к тому, что жертвами войны становились не только солдаты противника, но и мирные жители.

Похвала жестокости

О тех временах хорошо сказала хорватская писательница Дубравка Угрешич: «Все существовало одновременно. Одни гибли за родину, другие во имя ее убивали и воровали; одни теряли свои дома, другие их получали; одни роняли свое достоинство, другие уверяли, что наконец поняли, что это такое; одни становились послами, другие инвалидами; одни умирали, другие только начинали жить. Все было сжато в одном мгновении, и все существовало так очевидно и так бесстыдно одновременно»

Эта война была ничуть не лучше, чем та, которой в начале ХХ века посвятил свои рассказы классик хорватской и югославской литературы Мирослав Крлежа. «Хорватский бог Марс» -- так называется один из этих рассказов. Речь в нем все о том же: война -- сплошная похвала человеческой глупости, жестокости, жадности, нечистоплотности.

Молодой полковник Норац вскоре получил генеральский чин, почетное алкарское звание и превратился в героя освободительной войны, к личности которого, правда, проявляли интерес следователи Гаагского трибунала. Среди тех, с кем они беседовали, оказался бывший командир взвода разведки 117-й бригады хорватской армии Милан Левар. Левар, ушедший на фронт добровольцем, был храбрым человеком, потому что не боялся говорить вслух о преступлениях и ужасах войны. Ему советовали держать язык за зубами, но он не послушался. В августе 2000 года в автомастерскую Левара подложили бомбу. Хозяина разорвало взрывом на глазах десятилетнего сына.

К тому времени умер президент Туджман (декабрь 1999-го), в стране сменилась власть. Новому руководству было понятно, что убийство Левара -- вызов, брошенный националистами правительству, считавшему себя демократическим. В Загребе сочли, что настал благоприятный момент рассчитаться сразу с криминально-политическими группами, а заодно и улучшить отношения с Гаагским трибуналом. По всей стране арестовали несколько десятков человек. Норац скрылся, его объявили в розыск, начались бурные протесты патриотической общественности. В городе Сплите ветеранские организации собрали стотысячный митинг, участники которого вышли на набережную Хорватского национального возрождения в белых масках и с плакатами «Я -- Мирко Норац!». Журналисты утверждали, что в демонстрации принял участие и сам опальный генерал.

Арест Нораца стал для правительства делом принципа. Кольцо преследования вокруг беглеца сужалось, министры убеждали его: если ты невиновен, нечего бояться суда страны, за независимость который ты так храбро сражался, а если виновен, какой же ты генерал? Только после того, как премьер Хорватии Ивица Рачан публично пообещал, что генерала не выдадут в Гаагу и суд над ним состоится на родине, Норац явился в полицию. Казалось, что сохранение офицерской чести интересовало генерала больше исхода процесса. Он, например, отказывался появляться в зале суда в наручниках. Но мало-помалу Норац, похоже, стал понимать, что, кроме адвокатов и уличных демонстрантов, защитников у него нет. Суд над генералом и другими участниками так называемой Госпичской группы (на скамье подсудимых было пять человек, двоих позже оправдали) стал серьезным испытанием для хорватской власти.

Отряд «Осенние дожди»

Прежде ни один важный процесс, связанный с преступлениями, совершенными хорватскими военными, Загребу довести до конца не удавалось. На протяжении 90-х годов трижды (!) арестовывали бойцов подразделения полевого командира Томислава Мерчепа (сам он -- потенциальный клиент Гаагского трибунала) по обвинению в убийстве сербской семьи Зец из Загреба. Однако из-за бесконечной юридической казуистики до вынесения приговора так и не дошло.

В сентябре 1997 года сплитский еженедельник «Ферал Трибюн» опубликовал потрясающие откровения бывшего бойца отряда «Осенние дожди» Миро Байрамовича, который подробно рассказал о массовых казнях сербов в окрестностях городов Госпич и Пакрац. «Я несу прямую ответственность за убийство 86 человек, -- каялся Байрамович. -- Я ложусь вечером с этим в постель и утром с этим просыпаюсь, если смогу заснуть. Вот этой рукой я убил 72 человека, среди них -- девять женщин. Для нас не существовало разницы: все сербы были для нас врагами. Самое трудное -- убить первого человека и поджечь первый дом, потом все идет по шаблону. Мы убивали пулями в лоб, потому что у нас не было времени. У нас был приказ командования: уменьшить количество сербов в Госпиче. Тогда я вообще не ощущал, что сербы -- люди, такие же, как мы, не ощущал, что у них тоже есть отцы, братья, дети. Но детей я не убивал, потому что потом не смог бы взглянуть в лицо своей дочери».

Байрамович воевал в отряде «Осенние дожди». Судя по точности деталей, говорил он со знанием этого страшного дела. Однако публикация в «Ферал Трибюн» была столь шокирующей, что в Хорватии ей отказывались верить. Не взял ли на себя лишнего одинокий, оставшийся после войны без средств к существованию ветеран, к тому же алкоголик с неустойчивой психикой? Его арестовали, в тюрьме, по некоторым данным, избивали, и на суде Байрамович отказался от показаний, заявив, что все выдумал. Но и в это не верили. В конце концов подсудимого освободили, а еще через пару месяцев Байрамович бесследно исчез.

Другим предостережением тем, кто надеялся на объективность национального правосудия, стали итоги процесса 2002 года по делу о пытках и убийствах заключенных в тюрьме военного порта Лора в городе Сплит.

Согласно сведениям местных правозащитных организаций, подтвержденным и международными наблюдателями, с 1992 по 1995 год в этой тюрьме умерли от пыток от 60 до 70 заключенных, в подавляющем большинстве -- сербы и черногорцы. Садисты-надзиратели отрезали уши и выкалывали глаза, отрубали головы, заставляли заключенных собирать и поедать спички и окурки, глотать камни, которые они издевательски называли «витаминами». Еще во время войны слухи о беззакониях в тюрьме порта Лора попали в хорватскую печать, но тогда это мало кого взволновало. В зверствах обвинили восьмерых бывших военных полицейских, в том числе начальника тюрьмы Томо Дуича.

Процесс по «делу Лоры» смахивал на фарс: свидетели, которым и не подумали обеспечить необходимую степень защиты, то и дело «забывали» свои показания. Зрители в зале заседаний громогласно поддерживали обвиняемых, да и судья Станко Лозина не скрывал симпатий к подсудимым «хорватским героям». Судебная коллегия вынесла оправдательный приговор. Это вызвало возмущение и в Хорватии, и в Гаагском трибунале, который потребовал пересмотра дела.

Примерно тогда же в Риеке судили и «госпичскую группу». Слушания откладывались девять раз, а когда рассмотрение все-таки началось, один из ключевых свидетелей обвинения заявил, что не может вспомнить, какие показания он давал на предварительном этапе следствия. А на предварительном этапе следствия он говорил, например, что Норац лично отдавал приказы об убийствах сербов и собственноручно застрелил женщину.

В отличие от сплитской судебной коллегии судья Ика Шарич из Риеки проявила профессиональную принципиальность. Она добивалась реконструкции событий в Госпиче. Стало очевидно, что речь не об отдельных преступлениях, а о спланированной программе этнических чисток и изгнания из Хорватии сербского населения. И конечно же сочинил эту программу не молодой алкарский воевода-каратель.

В день оглашения приговора по делу «госпичской группы» у здания суда в Риеке собрались сотни жителей Синя, ветераны войны. Организованно, на нескольких автобусах, в полном бутафорском облачении, приехали члены Общества витязей алки. Когда адвокат генерала сообщил о решении суда, толпа принялась скандировать: «Измена! Измена!». В тот же день активисты ветеранских организаций блокировали автострады по всей стране, добиваясь освобождения своего кумира и прекращения сотрудничества Хорватии с Гаагским трибуналом. Лозунги были те же: патриоты не бывают преступниками.

Внять аргументам судьи Ики Шарич и осознать реальность митингующие были не в состоянии. А реальностью были строки приговора: «Сербы в Госпиче убиты без всякой на то военной причины, они были гражданскими лицами и не являлись членами каких-либо вооруженных формирований. Мирко Норац отдавал приказы об арестах и ликвидации этих людей. На основании свидетельских показаний он признан виновным в убийстве женщины, имя которой суду и следствию установить не удалось, и в покушении на убийство мужчины, чье имя также неизвестно. Мужчина остался жив только потому, что у Нораца отказал пистолет. В Госпиче по приказу Нораца проведена перепись сербского населения под предлогом обеспечения безопасности, однако затем около 50 человек, имена которых попали в эти списки, было ликвидировано. Среди убитых были и хорваты, чьи сыновья воевали. Среди убитых -- мать хорватского солдата, который, хотя и был сербом, воевал в рядах хорватской армии».

Когда судья огласила приговор, в глазах Нораца блеснули слезы. Раскаяния? Отчаяния? Злобы? Бессилия? Этих слез не видели витязи алки, воспринявшие вердикт суда как издевательский плевок в лицо -- не им, а самой Истории Хорватии, хранителями которой они себя считают. Этих слез не видели ветераны войны, шумно протестовавшие на перекрестках дорог. По всей Хорватии Мирко Нораца, его убеждения, его борьбу, его -- и свое -- право на безнаказанность защищали тысячи человек.

31 августа 2000 года на кладбище Марии Магдалены в Госпиче на похоронах Милана Левара, свидетеля преступлений, не побоявшегося рассказать правду о войне и не пожелавшего после этого бежать из дома, собрались всего 60 человек. Старожилы рассказывали, что в городе давно не видели таких скромных похорон.