Сегодня стало модным, и это, наверное, правильно, вдаваться в терминологические детали, множить дефиниции -- фундаментализм, неофундаментализм, ваххабизм, неоваххабизм, исламизм, интегризм... Иногда спор на эту тему приобретает почти богословский характер, и светские ученые мужи аргументируют свои позиции аятами из священного Корана и хадисами. При всей востребованности игры академического ума нельзя не отметить, что разные «лейблы» наклеиваются на одни и те же явления.

Помните, как, еще на XXVI съезде КПСС изумленной публике разъяснили: «Под знаменем ислама может развертываться освободительная борьба. Об этом свидетельствует опыт истории, в том числе самый недавний. Но он же говорит, что исламскими лозунгами оперирует и реакция, поднимающая контрреволюционные мятежи». Какое универсальное руководство к действию для Путина и Масхадова, Ислама Каримова и Джумы Намангани (если он жив, конечно)!

Много воды утекло с того времени. Но осталась неизменной глубокая внутренняя связь религии и политики. Секуляризм трактуется ныне намного «дипломатичнее», а религия воспринимается уже как нормальный «фактор» светской общественно-политической жизни.

Особенно наглядно это в мусульманском мире, где к исламу апеллируют практически все политические силы, где с «бисмилла» (сокращенно от фразы «во имя Аллаха». -- Ред.) начинает свою речь и президент-реформатор, и его вечный оппонент -- исламистский оппозиционер. Центральная Азия не исключение, а в каком-то смысле даже правило.

Загадки исламской «угрозы»

Об истинной силе и степени влияния исламистов в том или ином отдельно взятом обществе судить очень непросто, даже несмотря на огромное, прямо-таки лавинообразное количество публикаций на этот счет. Подавляющая их часть основана на информации, периодически вбрасываемой спецслужбами, на амбициозных заявлениях разного рода духовных вождей, на конъюнктурных высказываниях политиков и экспертов. Радикальный ислам уже давно обрел инструментальный характер и вовсю используется светскими лидерами для достижения своих целей. Таким же образом его разыгрывают разного рода силовые структуры, использующие исламистскую угрозу как способ высасывания денег из госбюджета.

Порой исламисты (или как их там называть) преподносились экспертами как едва ли не единственная дееспособная оппозиционная сила. Где-то -- в Узбекистане и Таджикистане -- так и было на самом деле. В Киргизии они эпизодические участники политического процесса. В Казахстане пока оказались на его обочине. В Туркмении их, как организованного движения, просто нет. Однако не считаться с возможностью появления мусульманской оппозиции и на родине незабвенного «Рухнаме» нельзя.

Применительно к исламским движениям на национальном или региональном уровне широко используются двойные стандарты. Тема «исламской угрозы» не сходит со страниц официозов и постоянно звучит в речах политиков, в то же время в приватных беседах на вопрос о реальности такой «угрозы» информированный собеседник может просто пожать плечами. Кое-кто из центральноазиатских политиков первого ряда вообще не ведает о существовании исламских организаций и тем более не знает имен их лидеров.

Зато достаточно широко распространено мнение, что «если все это будет продолжаться» (бардак в экономике, стремительно растущее материальное неравенство, коррупция), то «они нам всем покажут». «Они» представляются порой некой сюрреалистической силой, которая везде и которая нигде. «Они», безусловно, могущественны, но их приход к власти представляется столь же нереальным, как конец света.

Попробуем обозначить контуры для периодизации исламистской активности в Центральной Азии, которая в чем-то может быть приемлема для всего постсоветского пространства. Как и любая другая, наша периодизация не претендует на полную синхронизацию событий, по ходу дела в ней можно обнаружить немало исключений. Однако есть в ней верстовые столбы-ориентиры.

Первый этап -- самый конец 80-х -- начало 90-х. Верстовой столб на нем «1990» -- год создания в Астрахани в то время еще «всесоюзной» Исламской партии возрождения. Разумеется, и до этого момента в Средней Азии существовали «параллельные» исламские структуры, но были они аморфны, малочисленны и на многое не претендовали. Множество отделений ИПВ давали импульс к возникновению партий, групп, группочек. В 1991 году в Узбекистане появилась знаменитая «Адолат» -- симбиоз советских народных дружин и полиции нравов. Еще раньше -- «Хезбулла», давно забытая Исламская партия Туркестана. Тогда же в Казахстане образовалась партия национальной свободы «Алаш», сразу четыре исламские группировки объявились в Азербайджане. В ноябре 1991-го в Душанбе официально регистрируется Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ). Мусульманское возрождение «бушует как вешние воды».

Однако весна исламского ренессанса оказалась скоротечной. Уже с декабря 1991 года, после первых таджикских выборов, начинается противостояние ПИВТ с Народным фронтом, с 1992 года в Узбекистане преследуют «Адолат», президент Казахстана Назарбаев отказывается вести переговоры с алашистами, которых он сгоряча обозвал фашистами...

Гроздья гнева

Примерно с 1992--1993 годов начинается второй этап, в ходе которого обостряются гонения на политический ислам. Закрываются десятки, а впоследствии сотни оппозиционных мечетей, сажаются в тюрьмы и лагеря непокорные мусульманские политики и духовные лица.

Исламисты, апеллирующие к исламу во имя достижения своих целей, уходят в глубокую оппозицию и все чаще прибегают к военным методам борьбы. В Центральной Азии и на Северном Кавказе появляются лагеря подготовки исламских боевиков. Идет гражданская война в Таджикистане.

Национал-исламские «гроздья гнева» зреют в Татарстане. Первый президент сепаратистской Чечни генерал-майор ВВС Джохар Дудаев объявляет джихад России.

В середине 90-х исламский радикализм становится привычным, типическим участником происходящего на постсоветском пространстве политического процесса. Главным успехом исламского движения становится подписание в 1996 году мирного соглашения между Объединенной таджикской оппозицией (ОТО) и правительством Таджикистана и последующее создание правительственной коалиции. (Хотя и по сей день представители ОТО чувствуют себя в коридорах власти весьма неуютно.)

События в Таджикистане показали, что, во-первых, только борьба против исламских радикалов чревата самыми трагическими последствиями, а во-вторых -- что с ними можно договариваться, превращая их из противников пусть и в непростых, но все-таки партнеров.

Вместе с тем унесшая несколько десятков тысяч жизней гражданская война в Таджикистане стала важным козырем в руках всех центральноазиатских президентов, которые получили возможность кивать на окровавленного соседа, слабая власть которого не позволила сохранить стабильность и была вынуждена пойти на сделку с детьми шайтана -- фундаменталистами.

Иногда успехом радикального ислама считают подписанное Москвой в 1996 году Хасавюртовское соглашение, которое нисколько не приблизило мирное урегулирование в Чечне и в конце концов было дезавуировано. В определенных кругах оно в самом деле рассматривалось как победа воинствующего ислама. Однако нельзя забывать, что подписавший его с чеченской стороны Аслан Масхадов всегда оставался принципиальным противником исламизации Чечни и создания здесь исламского государства. Хасавюртовские соглашения означали победу чеченского сепаратизма, но не ислама.

Талибы как идеал

Третий этап можно датировать 1996 годом. В Афганистане к власти приходят талибы.

В 1996 году в Турции премьером становится лидер Партии благоденствия («Рефах») Неджметдин Эрбакан. Первая победа турецких исламистов (вторая состоялась в нынешнем году) событие знаковое. Уж если у турок, «без пяти минут» европейцев, это возможно, что тогда говорить о Центральной Азии.

К этому моменту исламисты достаточно консолидировались и структурировались, накопили опыт противостояния власти, которая полностью отвергает компромиссы. У радикального ислама появляется тыл, устойчивая территориальная база, что делает их менее уязвимыми в схватке со светскими властями. Афганистан становится перевалочным пунктом оружия, территорией, на которой могут свободно общаться и перенимать друг у друга опыт исламские экстремисты и их союзники из самых разных стран. (В те времена в российских газетах и на ТВ считалось хорошим тоном пугать обывателя пришествием талибов в Казань, а то и их парадом на Красной площади.) Становятся очевидны контакты между исламистами Центральной Азии и чеченскими боевиками. В Чечне ловят узбеков, в Ферганской долине попадаются лица кавказской национальности.

Образование талибского государства имело для Центральной Азии колоссальный демонстрационный эффект. В самом деле, сумел же кто-то установить истинно исламский образ правления! Почему бы не попробовать сделать то же самое и у нас?

Излишне говорить, что подавляющее большинство жителей даже наиболее исламизированной Ферганской долины и десяти минут не прожили бы под реальной властью талибов, швырявших из окон телевизоры и закрывавших бани.

Но миф о справедливости талибского режима возник и распространился. Люди, особенно обездоленные, склонны верить в лучшее, как обитатели горьковского «Дна» верили рассказам Луки. Тем более все побывавшие в то время в Афганистане в самом деле констатировали снижение коррупции, безгранично распространенной у северных соседей талибского государства.

С 1996 года окрепшее Исламское движение Узбекистана начинает совершать регулярные рейды по Ферганской долине, сражаясь с киргизскими и узбекскими регулярными воинскими подразделениями. Киргизский город Баткен становится неким символом, своего рода «Сталинградом» войны против исламских боевиков. В 1999-м происходит по-своему легендарное покушение на Ислама Каримова. Даже если согласиться с теми, кто уверен, что взрывы в Ташкенте не имеют никакого отношения к исламской оппозиции и были организованы совершенно другими силами, нельзя не заметить, что тот теракт совпал с ее возросшей активностью.

Заметной политической силой становится «Хизб ат-Тахрир аль-ислямий» (ХТИ) -- Партия исламского освобождения, о которой сегодня не пишет только ленивый. В самом деле, «хизбутчики», как они сами себя именуют, на фоне тех, кого принято называть «исламскими боевиками», стоят особняком. Эти ребята заявили о своей приверженности к ненасильственным действиям, развернули по мере сил агитацию и пропаганду, разбрасывают листовки, проводят воспитательную работу среди населения.

Узбекские власти объявили на ХТИ самую настоящую охоту. В Киргизии к ним относились более великодушно, арестовывали, отпускали, а если судили, то не слишком строго. Если в Узбекистане «хизбутчики» превратились в «молодогвардейцев», то в Киргизии они чем-то напоминают французских партизан-макизаров, борьба которых проходила у всех на виду, а конспирация носила почти условный характер.

11 сентября. Антракт

Вялотекущая, с сезонным вспышками военной активности, борьба за халифат и исламскую справедливость продолжалась до 11 сентября 2001 года. С этого дня начинается отсчет нового, четвертого этапа в истории исламского движения в Центральной Азии (как и во всем мире). Его можно определить как затишье средь недавно шумного религиозно-политического бала. Падение талибского режима, чувствительные удары по «Аль-Каиде» поставили местных радикалов в затруднительное положение. Сократились финансовые поступления, нет более привычного афганского тыла. Наконец, были понесены человеческие потери -- известно, что среди афганских талибов особенно стойко сражались их узбекские единомышленники. Неясна судьба лидера ИДУ Намангани.

Спустя год после 11-го сентября «исламская угроза» для правящих режимов Центральной Азии равна нулю. Исламисты не готовы рисковать.

Итак, пауза, но... Но почва для радикальных протестных выступлений на исламской основе сохранилась. Как сохранится, следовательно, и возможность для консервации уже существующих и появления новых исламских организаций.

На Северном Кавказе постсентябрьская «пауза» давно закончилась. В каком-то смысле продолжение чеченского конфликта есть свидетельство его автономности от Бен Ладена и его соратников. На Ближнем Востоке паузы вообще не было. Война там идет своим чередом, несмотря на нанесенные по международному терроризму удары.

Как бы ни относиться к людям, рассматривающим общественные перемены в контексте ислама, за ними остается право на свое видение, пусть и утопическое. Нельзя ни преуменьшать, ни преувеличивать значение для Центральной Азии исламской альтернативы. Авторы и последователи подобных идей неспособны самостоятельно «раскачать общество», но зато имеют прекрасные шансы быстро раскрутиться (и притом без всякого Бен Ладена) при обострении общей ситуации. А к этому надо постоянно быть готовым хоть в демократической Киргизии, хоть в авторитарном Узбекистане, то есть везде, где местной власти так и не удается ощутимо повысить уровень жизни людей, отодвинуть их от черты бедности. Вполне допустима возможность сотрудничества исламистов с другими, далекими от «чистого ислама» политическими направлениями. Подружился же Борис Березовский с коммунистами.

Подобно чеченским сепаратистам, некоторые участники ИДУ ассоциируют себя с волками. Скорее всего сами они, а заодно и мы, грешные, не прочувствовали до конца эту метафору. Ведь и те и другие, паразитируя на «больных», уязвимых в социальном отношении, коррумпированных государственных системах, и впрямь чем-то напоминают «санитаров леса».

Возникает ощущение, что Центральная Азия живет в ожидании пятого этапа исламской политической активности. И никто не может предсказать, когда и каким образом этот пятый этап наступит.