«Что можно сказать о девушке, которая умерла в двадцать пять лет? Что она была красива. Умна. Любила Моцарта и Баха. Армстронга. «Битлз». И меня». Это «История любви» Эрика Сигала, которая во время просмотра фильма Джоан Чен «Осень в Нью-Йорке» тотчас же всплывает в памяти. Роман, важный для нескольких поколений сентиментальных мечтателей, продиравшихся сквозь засахаренную сентиментальность мелодраматического сюжета туда, где скрывалась чуть заметная, но абсолютно настоящая горечь.

Что можно сказать о Шарлотте -- девушке, которая умерла еще раньше, в неполные двадцать два? Что она жила с бабушкой, делала на заказ дурацкие «дизайнерские» шляпы и слишком часто -- даже для своего возраста -- говорила «вау». Что она любила сорокавосьмилетнего Уилла, преуспевающего и пресыщенного всем на свете ресторатора, обладателя безупречного гардероба и физиономии ручного лисенка. Что, наконец, играет ее Вайнона Райдер. Еще недавно одно из уникальнейших чудес Голливуда, изломанная и глазастая подружка призрака Битлджуса и невеста графа Дракулы -- а теперь слишком уж крепко сбитая барышня под тридцать, которой приходится старательно наигрывать перед камерой ювенильный задор. Теперь уже с трудом верится, что душа ее -- «пустая и темная комната». Зато в том, что она была способна полюбить мистера Уилла, который выглядит, как Ричард Гир, ведет себя, как Ричард Гир, да в сущности и является Ричардом Гиром -- сомнений нет. Каждому свое.

Уилл и Шарлотта случайно встретились на семейной вечеринке. И тут ресторатор понял, что эта пигалица -- та, кого он безуспешно искал всю свою жизнь. Окончательно проснулись его чувства, когда он узнал, что девушка безнадежно больна, жить ей осталось всего ничего и даже самый престижный дорогой врач не дает никаких гарантий на успех операции. С этого момента и впрямь невероятно красивый и уютный, воспетый еще Дос Пассосом осенний Нью-Йорк («Женщины в осенних обновах очень милы. Витрины заново оформлены. Небо очень синее. Облака очень белые. Окна высоких зданий блестят на солнце. Куда ни бросишь взгляд -- душа радуется») превращается в унылый хоспис, плацдарм для бесконечных обреченных прогулок, пережевывания волглых омлетов в дорогих закусочных и вопросов вроде «Ты позволишь мне любить себя?» В осенний день, бродя как тень, Уилл и Шарлотта пытаются показать обреченность их большого и светлого чувства, а зрителям с некорректным злорадством хочется, чтобы все наконец-то закончилось -- со святыми упокой.

Только не надо говорить, что царящая на экране занудная пошлось -- непременной элемент «настоящей мелодрамы». Или, напирая на азиатское происхождение госпожи режиссерши и регулярное общение Гира с далай-ламой, искать в этой истории отблески просветленной восточной мудрости. Будь Уилл настоящим буддистом -- так только порадовался бы, что его возлюбленная раньше срока избавится от телесной оболочки и приблизится к заветному небытию нирваны. Так что не стоит заглатывать приторную наживку и выжимать из себя слезы только потому, что так захотелось продюсерам, режиссеру и приглашенным звездам. У них-то самих глаза если и слезились, то только от безвредных глицериновых капель.

И нет ничего кощунственного в том, что ближе к концу картины на ум идет уже не Эрик Сигал, а Эд Вуд. «Самый плохой режиссер всех времен», у которого, впрочем, Джоан Чен стоило бы поучиться, закончил свой совсем уж запредельный фильм «Годы насилия» идентичной с «Осенью» сценой: из операционной выходит врач и говорит безутешным близким с совершенно непередаваемой интонацией: «Ваша дочь... она умерла». Добавить нечего.