На фестивале «Золотая маска» показали самый экзотичный спектакль, по степени необычайности и музыкантского героизма оставивший далеко позади даже «Жизнь с идиотом» Шнитке. Из списка постановок Башкирского театра оперы и балета, в репертуаре которого значатся и «Травиата», и «Риголетто», и «Богема», и «Евгений Онегин», и «Пиковая дама», экспертный совет выдвинул на «Маску» народную музыкальную драму «аксакала башкирской музыки» Загира Исмагилова -- одного из тех, кто осуществлял уникальный советский проект создания национальных школ, в том числе музыкальных. Исмагилов (1917--2003) сочинил огромное количество музыки, в том числе шесть опер и две музыкальные комедии. Он говорил, что счастлив, ведь все они не просто поставлены, но не выходят из репертуара, разве что чередуясь. Самая знаменитая опера Исмагилова -- «Салават Юлаев» 1954 года, что-то вроде «Ивана Сусанина» европеизирующейся башкирской музыки. Масочная опера «Кахым-туря» о молодом башкирском военачальнике, который повел свои войска вместе с Кутузовым против Наполеона, брал Париж и погиб на обратном пути (в постановке это не акцентируется, но отравили-то его русские), -- это последний труд Исмагилова. По одним источникам, опера была сочинена в 1981-м, по другим -- в 1995-м. Так или иначе, она как раз не была поставлена сразу после написания. Лишь в конце девяностых дирижер Алексей Людмилин (именно он и выдвигается теперь на «Маску» от всей оперы) взялся за исполнение «Кахыма» сначала в концертном исполнении. По инициативе Людмилина Исмагилов сделал вторую редакцию оперы, и уже в 2002 году она была поставлена в Уфе. Работу начинал Рифгат Валиуллин, а заканчивал мариинский режиссер Иркин Габитов. Так что у экзотической масочной изюмины вполне значительный и говорящий сам за себя состав постановщиков.

Но несмотря на респектабельную команду и ортодоксальный, со склонностью к декоративности, постановочный стиль, «Кахым-туря» оказался выдающимся оперным спектаклем в том смысле, что, кажется, ни один зритель на нем не уснул, при том что все поется по-башкирски (только Кутузов изъясняется по-русски и просвещенный Кахым однажды по-французски). Наоборот, публика громко хлопала в ладоши в такт музыке (когда-нибудь вы выдели такое в оперном театре?) и бурно ахала, когда страшно мерцал стробоскоп, когда сыпались стрелы (из луков стреляли по-настоящему), или от скрещивающихся сабель на сцену падали искры.

Зрелище вышло лаконичное, бодрое (чуть застряло в начале второго акта, но потом сдвинулось, да еще как), картинное, стройное, как сюжет чеканки из магазина «Подарки» 1981 года, и странное для искушенного, утонченного, усталого европейского глаза. Драматургия -- будто бы по правилам, но как-то беззастенчивее, что ли. Если ария -- то две минуты, если дуэт -- то крошечка: правила без подробностей, эпический миниатюризм с приметами наивного искусства.

Его следы (вроде народных или квазинародных песен, открывающих оба акта, и финала в буйных литаврах) украсили спектакль, но оказались не единственными. Примитивистский дух партитуры лишь подчеркивали отзвуки не только русской (Бородин, Мусоргский, Шостакович), но и французской музыки (вплоть до Дебюсси). А броская цитата из Прокофьева (марш солдат во втором акте) сказала о том, что наивные манеры национальных проектов и сумасбродная искушенность коллажного искусства ХХ века связаны не по принципу противоположности, а родством.

По слухам, которым вовсе не обязательно верить, нацдостояние -- это не самая любимая работа башкирского театра. Чуть ли не обязаловка. В любом случае попадание проекта на «Маску» удивительно не только само по себе, но и тем, как легко сошлись прошлый советский опыт и актуальная европейская мода на этнику в самых разных ее проявлениях. В результате в Москве услышали необычайную партитуру, достойную озорной оперной сцены и шикарного голливудского блокбастера на этнические темы, и героическую работу дирижера Алексея Людмилина, под чьим руководством грозно работал хор и солисты самоотверженно соединяли фольклорный опыт с европейским.