В июне 2000 года, впервые вручая Государственные премии РФ в области литературы и искусства, новоизбранный президент Путин сказал о «некотором безразличии» государства к культуре, тем самым дав понять, что такое положение дел его не устраивает. Нет оснований сомневаться в значимости этой реплики -- внимание к культуре безусловно входит в имидж Путина. Еще будучи премьером, он почтил своим присутствием открытие XII Московской международной книжной ярмарки (ни раньше, ни позднее там не появлялись лица столь высокого ранга) и встретился с членами российского ПЕН-клуба. Одним из последних по времени жестов президента стало посещение вдовы Виктора Астафьева в селе Овсянка под Красноярском. В июне 2003 года на заседании Госсовета Путин едва ли не идеально сформулировал две основные задачи государства в сфере культуры -- «защитить свободу творчества и обеспечивать доступность культуры для граждан», заметив, что «при этом распределение средств на нужды культуры должно быть публичным и прозрачным».

Культурная политика минувших четырех лет была внешне эклектичной, но по-своему последовательной. Ущемлений свободы творчества не наблюдалось (пошлые нападки «Идущих вместе» на Владимира Сорокина были «общественной», а не государственной акцией и в конечном счете способствовали продвижению «элитарного» автора в массы), бюджетные ассигнования на культуру худо-бедно возрастали, особое внимание государство уделяло крупным проектам, укрепляющим его державный имидж. Мнение культурной элиты могло грубо игнорироваться (как в истории с возвращением михалковского гимна, против которого страстно боролась едва ли не вся интеллигенция) или деликатно учитываться (предложение вернуть на Лубянку «железного Феликса» осталось без последствий). В августе 2001 года школьные учебники новейшей истории порицались за небрежение демократическими ценностями, в ноябре 2003-го -- за антипутинские цитаты: главное -- не нарушить баланс, создать видимость стабильности и зоркой объективности власти. Постоянно звучащие тезисы о единстве российской истории и выраженная ностальгия по советчине (начало этих явлений коренится в ельцинской эпохе), пышное празднование 300-летия Петербурга и особая забота о статусных объектах, что могут выигрышно представлять страну за ее пределами (Большой и Мариинский театры, Эрмитаж), успешная борьба Минпечати за право России стать почетным гостем Франкфуртской книжной ярмарки (с последующей отправкой во Франкфурт более ста писателей) и возрастание роли государства в кинопроизводстве (только так можно догнать и перегнать Голливуд), крупные меценатские проекты (обычно с «экспортным» акцентом) и эффектные дары бизнеса государству (приобретение пасхальных яиц Фаберже), оголтелое засилье попсы на ТВ (свобода!) и перманентные всплески истерики по этому поводу (культура!) -- все это работало на миф о достигнутой стабильности, национальном примирении и державной мощи. В печальной и очень показательной истории с возвращением «балдинской коллекции» противоборствующие стороны были заняты формированием имиджа России не меньше, чем сутью проблемы: министр культуры Михаил Швыдкой заботился о его «европейском» и «правовом» оттенках, его оппоненты спекулировали на «исторической памяти», но заклинания о государственных интересах звучали с двух сторон.

Власть заботилась о том, что могло укрепить ее репутацию, предпочитая «готовые» модели и ценности (в этом плане «Черный квадрат» равен изделиям Фаберже, а установка на юбилейные празднества -- заботе о компьютеризации школ). Куда хуже дело обстояло с поддержкой творческих новаций и серьезной рефлексии над прошлым. То и другое подразумевает ответственный выбор, а не желанное благолепие. «Культурный имидж» удался лучше, чем решение конкретных проблем.

По числу книжных наименований Россия выходит в лидеры, но качественные книги (прежде всего художественная и научная литература) труднодоступны даже в губернских городах. Библиотекам по-прежнему не хватает средств на закупку новейшей литературы. Федеральная программа споспешествует появлению ряда достойных изданий, но многочисленные проекты (включая научно подготовленные собрания сочинений классиков) осуществляются годами, с огромными трудностями, зачастую без государственной поддержки и всегда мизерными тиражами. Обещанный к концу 2003 года первый том Большой российской энциклопедии так и не вышел, хотя издательство пережило ряд реорганизаций, зато издан первый том Новой российской энциклопедии -- издания, затеянного теми бывшими «энциклопедистами», что покинули фирму, некогда почитавшуюся образцовой. За гибелью саратовской «Волги» последовала недавняя смерть красноярского журнала «День и ночь»; причина та же -- презрительное равнодушие местных властей. Ныне в России остался один полноценный журнал, издающийся за пределами Москвы и Питера, -- екатеринбургский «Урал». (При этом положение московских и питерских журналов тоже не слишком радостно.) Проблема отношений с «близким начальством» стала едва ли не главной в жизни многих провинциальных театров и музеев, хотя вести о подвижниках, организующих очередной фестиваль (семинар, чтения, симпозиум), доходят со всех концов страны.

«Державный вектор» культурной политики последних лет существует как «веяние», чутко улавливаемое теми деятелями культуры, что были оттеснены на обочину в начале 90-х. В феврале 2004 года Союз писателей России, одержав очередную судебную победу в битве за Дом Ростовых, обратился к президенту с предложениями о формировании единого писательского союза (в коем, разумеется, должны дружно сосуществовать литераторы всех направлений) и организации торжеств в связи с грядущим в этом году 70-летием основания Союза советских писателей. Поскольку Россия остается литературоцентричной страной, эту инициативу нельзя не счесть симптоматичной.