На открытии фестиваля Grand pas был обещан скандал с дамой в роли архангела Гавриила: дама была, была отличная хореография, скандала не было. После шумного начала (на возможное оскорбление святынь собрались взглянуть столичные знаменитости от Пугачевой до Гнеушева) фест замер на один день -- шли репетиции. А в конце недели выдал подряд три вечера -- израильской Kibbutz contemporary dance company, английской Rambert dance company и финальный гала-концерт в Большом театре. Ну, гала, состоявший из фрагментов уже прошедших спектаклей, слегка присыпанный маленьким «классическим» концертным отделением (три дуэта и одно соло), был мероприятием скорее светским, чем художественным. А вот израильтяне и англичане, появившись вслед за французами на сценах Малого и Большого театров, дали Москве возможность поставить еще одну строчку в списке достопримечательностей: фестиваль Grand pas.

Со своими героями и анекдотами, с подъемами и спадами, с ширпотребом и эксклюзивом. И нынче -- все в течение четырех дней, все рядом, это потом -- в следующем году -- программа должна развернуться вширь, обещан даже отдельный цикл дебютов молодых хореографов. Пока что -- вот, господа зрители, пожалуйста: из котла вареного в котел студеный. От израильтян к англичанам.

Представление Kibbutz contemporary dance company начиналось еще во время сбора публики: народ рассаживался по своим местам в полумраке, а по сцене уже бродила смуглая девушка в коротенькой, но пышной белой юбке. Поводила задом, мечтательно простирала руки. По девушке задумчиво катился компьютерный рисунок -- спектакль Рами Бэера назывался Screensaver, вот на танцовщицу самый натуральный скринсейвер и проецировался. Цифры от 1900 до 1999 разматывались из клубка и сматывались вновь. Сразу становился ясен масштаб притязаний хореографа: говорить о меньшем периоде времени, чем век, он не соглашался.

Символом века стали двуспальные кровати без спинок. Их ставили на ребро -- и тогда они становились экранами, где поочередно проецировались бегущие черно-белые солдаты и мужской голый зад, отливающий красным. Потом кровати разбирали (мягкую часть отдельно, деревянную раму отдельно), и эти деревянные рамы превращались в заграждения, через которые мужчины карабкались к женщинам, повисая на невидимой колючей проволоке. Наконец, мебель возвращали в привычное ей состояние -- и начинали на кроватях неистово прыгать (человек сидит на коленях, берет резкий старт вверх, оборачивается вокруг своей оси и на колени же приземляется), обжиматься и попросту самозабвенно трахаться.

Высоко, почти под колосниками, вдоль задника была проложена дорожка и по ней путешествовал дядечка в серебристом костюме химзащиты, двигающийся рывками, как робот или зацикленный на брейк-дансе подросток. Кого изображал этот человек -- неизвестно. Может быть, это был враг, который не дремлет, когда друзья друг с другом спят. Может быть, воплощение ужаса технической цивилизации рядом с былинной простотой нравов. Но он то дергался сверху, то переползал вниз и преследовал ту девушку в пышной юбке, что появлялась первой. Девушка при этом раскатывала по сцене белый рулон, а затем его скатывала. Мои коллеги пришли к мнению, что это была Тора. Вряд ли вообще-то -- девушка натурально ходила по этому свитку ногами.

По заднику брели проекции каких-то поэтических цитат -- на иврите и на русском, что-то типа «любовь и сомнения взрыхляют мир». Месседж был ясен: make love, not war. Но на эту тему уже много лет назад поговорили люди, много более изобретательные, чем Рами Бэер. И получилось, что его компания, отлично выученная, собранная из первоклассных артистов, в течение семидесяти минут говорила искренние банальности.

В трех одноактовках, что на следующий день показала в Большом Rambert dance company, вовсе не было той неразумной энергии, что отличала израильтян. Спектакли были прохладны, умны и изысканны. «Мимолетности» Ханса ван Манена -- набор крохотных сцен на музыку Прокофьева, тот его цикл, составленный из кусочков длительностью от двадцати до шестидесяти секунд. Парочка или ансамбль появляется, успевает сделать всего несколько движений -- и исчезает или замирает в стоп-кадре. Прокофьевские сарказмы отражены лишь хищным изгибом рук; одним намеченным жестом; одной беззаботной проходкой танцовщика, вовсе вроде бы не замечающего публику. Игрушка -- да, конечно; но насколько музыкальная! «Предчувствие» Уэйна Макгрегора -- ворожба света и пластики, чуть затянутое графическое упражнение в общеевропейском духе. (То есть так -- внятно, сдержанно, довольно красиво, без декораций, без сюжета, интересуясь лишь переплетением линий тел -- ставит каждый второй европейский хореограф. Сам балет забывается на следующий день, остается ощущение добротности.) Но, конечно, публике глянулся не остро выточенный ван Манен и не меланхоличный Макгрегор. Овация была только на «Танцах призраков» Кристофера Брюса.

После московских гастролей этот балетик, собранный из народных южноамериканских мелодий, уходит из репертуара театра, ему уже больше двадцати лет, что немыслимо для европейской компании. Сделан он был в эпоху повсеместного увлечения Маркесом и кактусами, а также их соком. В определенном состоянии сознания нетрудно заметить меж привычных тебе людей гостей из дальнего мира. Вот у Брюса и висит задник с какими-то клубящимися облаками-горами-каменьями, присутствуют на сцене одновременно деревенские жители в пиджаках -- разноцветных платьицах и три патлатых призрака-скелета. Крестьяне ведут любовные дуэты -- призраки вмешиваются, забирая, укладывая на землю то мужчину, то женщину. Девушка укрощает непокорного осла (его изображает танцовщик, обряженный, как и все, в пиджачную пару с галстуком, -- и дергает она его именно за галстук). Вот, кажется, все отлично, оседлала, вскочила на спину, все захохотали -- призрак подкатился и остановил, тихонько так к себе поволок, почти ласково.

Итоги? На заключительном гала впервые в ранге солистки Большого появилась Светлана Захарова (они с Николаем Цискаридзе станцевали дуэт из «Шехеразады»). Французы, израильтяне и англичане получили по статуэтке, изображающей танцующего андрогина (этакий памятный знак фестиваля). А Москва -- первый внятный летний фест.