В пятницу вечером Большой театр в присутствии премьер-министра Михаила Касьянова, министра культуры Михаила Швыдкого и генерального директора Анатолия Иксанова открыл свежепостроенную Новую сцену новой постановкой оперы Римского-Корсакова «Снегурочка». До конца большого представления Касьянов не досидел, но перед его началом выразил надежду на то, что ввод в действие филиала позволит хорошо реконструировать основное здание. Затем Швыдкой высказал предположение, что новый зал, по-видимому, не растает, подобно поселившейся в нем Снегурочке. После чего Иксанов всех, кто принимал участие в создании филиала, сердечно поблагодарил.

В новом зале новомосковской наружности -- чуть больше 900 мест, уютнейший буфет, курилка в подвале (а не на морозе, как принято у «старичков»). Параметры Новой сцены приближаются к параметрам основной, техническое оснащение самое что ни на есть современное (старая сцена о таком даже не мечтает), и, как показала оперная премьера, есть серьезные акустические проблемы. Не всякого солиста слышно в зале, а хор на сцене не слышит оркестр. Дирижер старается, но оркестр, солисты и хоры живут каждый в собственном ритмическом режиме и не думают сходиться. Представители театра уже не раз говорили, что акустика будет дорабатываться, предлагаются даже варианты компьютерной (с микрофонами) коррекции. Пока же публика будет слушать то, что есть. Тем более что новый спектакль обращает на себя внимание и другими художественными особенностями.

В предуведомлении к премьере постановщики «Снегурочки» слегка переборщили со словом «эксперимент». Речь шла всего лишь о новом оборудовании в новом зале, которое дает уникальные возможности и будет опробовано впервые. Но публика и пресса начали подозревать недоброе -- авангард или еще что. В комментарии ведущего новостей телеканала «Культура» даже появилось утверждение в том духе, что Большой театр намерен локализовать в филиале все возникающие новшества, иными словами -- устроить гетто для экспериментаторов. Эта трактовка представляется чересчур буквальной. Позиция гендиректора Иксанова мягче -- речь идет о том, что филиал должен стать удобной площадкой для привлечения молодых и осуществления нетрадиционных решений, прежде всего в технологическом смысле.

В случае со «Снегурочкой» постановочная команда действительно для Большого новая: режиссер Дмитрий Белов и художник Алена Пикалова еще не ставили на больших столичных сценах и в Москве известны саратовскими спектаклями «Евгений Онегин» и «Риголетто», номинировавшимися на «Золотую маску». Дирижер Николай Алексеев, хотя и представляет более опытное поколение, дебютирует как оперный дирижер-постановщик. Что до новых технологий, то главная из них -- масштабная видеопроекция на огромных экранах, для чего привлечена команда видеорежиссеров (Павел Лабазов и Андрей Сильвестров). Никакого авангарда не предполагалось, поэтому прозвучавшие после генеральной репетиции спектакля упреки в традиционности скорее неуместны.

По словам Дмитрия Белова, его «Снегурочка» -- это «классический спектакль с новыми технологиями, фантастически-мистической реальностью, со спокойной интонацией и трактовкой понятия сказки в широком ключе: не без влияний сказочных теорий Проппа и представлений о глубинном «я».

Из подзаголовка «Фантазия на темы Николая Рериха» и нескольких слов в буклете можно извлечь и другую информацию. Сперва была идея сделать спектакль в декорациях Рериха, который трижды рисовал эскизы к «Снегурочке», но ни парижская, ни лондонская постановки десятых годов не были осуществлены (только в Чикаго видели рериховскую «Снегурочку»), и полностью эскизы даже не сохранились. Очевидно, идея восстановления реликтового дизайна (если бы она была реализована) не могла не распространить свое влияние на общую концепцию. Теоретически спектакль мог бы стать технологичной реконструкцией на современной сцене проекта русского модерна, то есть современной стилизацией стилизаций вековой давности. Такой спектакль мог бы виртуозно разговаривать на современном языке, используя словарь «культурного наследия», имел бы возведенную как минимум в кубическую степень категорию стиля и оперировал чистыми и точными (поскольку реконструированными) эстетическими эквивалентами нежно-кудрявых смыслов оперы. Но это теоретически.

От рериховских эскизов в спектакле -- только догадки (говорят, что задник первого действия близок рериховским очертаниям). Постановщики признают факт поступившего к ним предложения о восстановлении Рериха, но, по словам Пикаловой, художник только однажды был близок «подробному» духу оперы Римского-Корсакова -- когда по другому поводу занимался мозаикой (сохранилось два образца). В новой «Снегурочке» нет реконструкции модерна. Есть мозаика как тип визуальности и следы рериховских цветовых гамм. О теоретически возможной эстетической модели можно было бы вообще не говорить (пресловутые эскизы публике не представлены), если бы не главная проблема постановки.

Здесь много привлекательного: гибкое сценическое пространство с пластично вылепленными объемами, цветовое марево в духе большой таинственности (иногда изысканное до чрезвычайности), красивые расположения хоров, как обещали -- спокойный тон, как ожидалось -- эффектная видеопроекция. (Видеорежиссеры утверждают, что если бы сперва настроить всю аппаратуру, а уж потом придумывать видеоконцепцию, было бы лучше. И что проекция в этом зале наверняка еще будет много использоваться. Пока же в трех актах три разных, не рифмующихся визуальных образа.) Что до Проппа и глубинных «я» (в буклете -- россыпи цитат из Розанова, Соловьева, Достоевского) -- тут уж что кому ближе. Но в спектакле слишком отчетлива нехватка целостной, логичной и детализированной концепции. Иначе -- явственно услышанной и реализованной оперной формы. Мозаичность обнаруживается не только в изумительном оформлении первого действия, но и во всей структуре. Крепления ее элементов страдают неточностью, а сами элементы туманны, многословны в части дизайна и произвольны в части мизансценирования.

Звуковой облик также далек от завораживающей цельности с отточенными деталями, балансом и тонкими, сильными связями. Во-первых, премьерный состав будто специально подбирали для стилевого винегрета. Елена Брылева (Снегурочка) трогательно звучащим голосом складывала фразы, как сухие щепочки. Елена Зеленская (Купава) с трепетом и жаром вспоминала о собственной Аиде. Ирина Долженко (Лель) звучала намного тяжеловеснее Амнерис. Один только Берендей (Михаил Губский) по-настоящему справился с партией. Дирижер Николай Алексеев совершенно заморозил оперу. Раз или два в симфонических эпизодах оркестр оживал, давал полноцветный звук и упругую линию, но в остальном был вял и однообразен. И наконец, ансамбля нет даже на уровне синхрона. Увы, акустикой причины не исчерпываются. В финальной сцене заметно, что «разводка» не позволяет части хора видеть дирижерскую руку. А в некоторых сольных эпизодах очевидно, что солист просто не вступает по руке.

Результат изумляет. В действительности, кроме отдельных легковерных граждан, никто не ждал от этого спектакля особо экспериментальной стати. Ждали ощущения присутствия современных рук и современных глаз. Но оказалось, что «Снегурочка» на самом деле смотрится экспериментально -- в самом бытовом смысле этого слова. Когда имеется ввиду нечто, не всегда понятное, в чем-то необыкновенное и не идеально воплощенное. Выясняется, что менеджеры, переместившие «Снегурочку» с основной сцены (как планировалось вначале) в филиал, и те, кто трактует филиал как гетто, оказались в какой-то степени правы. А непревзойденными достижениями Большого остаются блистательная, мирового класса сценичность «Турандот» и волшебно выполненный вокальный ансамбль «Адриенны Лекуврер». Что до «Снегурочки», запоминающихся шагов на том или другом пути она не сделала.