У постановки два автора -- режиссер Фальк Рихтер, он же драматург, сочинивший текстовую партитуру на два часа без антракта, и хореограф Анук ван Дайк. Именно ей предстояло провести такую «работу над телом», чтобы зрители вовек не догадались, кто из девяти танцующих -- драматические актеры. Последних в спектакле пятеро, включая изумительного старца Эрхарда Маргграфа, работающего в «Шаубюне» 30 лет. Он смело раздевается до пупа, энергично подключается к напряженной хореографии ван Дайк, а на поклоны выбегает таким счастливым, словно сыграл лучшую в жизни роль.

«Шаубюне», во главе которого одно время рядом с режиссером стоял еще и хореограф -- знаменитая Саша Вальц, неустанно движется в самом утопическом театральном направлении. Здесь пытаются соединить драму и танец. Да так желательно, чтобы получилось нечто единое, а не то, что обычно выходит -- пьеса с танцами или пляски с разговорами. Вальц в театре давно нет. Она ушла, сделав здесь свои лучшие, но все же чисто танцевальные спектакли. Не беда. Имена хореографов упорно появляются в афише. Голландке Анук ван Дайк, которую мы хорошо знаем по гастролям в России и работе с «Провинциальными танцами», так повезло с единомышленником, что она задержалась. Protect me ее вторая после Trust совместная с Рихтером премьера в «Шаубюне».

Двухчасовая рефлексия Фалька Рихтера -- гигантский текст, в котором отразилось, кажется, все, что может поместиться в голове современного сорокалетнего немца. Точнее, все, от чего эта голова разрывается на части. Продвинутый, разочарованный, сердитый герой Рихтера ведет диалоги с умершим отцом (этот помнит проигранную войну и, получив от сына на вопрос «Читал ли ты Ницше целиком?» отрицательный ответ, орет: «Чем ты занимаешься целыми днями?») Сокрушается по поводу собственного поколения: никакой революционной энергии! Сочиняет ядовитые памфлеты на тему «особого» (как мы похожи!) пути Германии, которой «уготована ведущая роль в Евросоюзе». Два часа актеры в диалогах, монологах, сценках и эпизодах расстреливают текст Рихтера, как обойму. Во всех направлениях. По всем мишеням -- правительство, банкиры, рекламные агенты... И не сказать, чтобы автор знал, что делать. Он просто сердится: все идет не так, не туда. А тут еще старость, страх, и личное стало так неотделимо от общественного... Плюс творческий кризис (реплика «У меня все еще нет заголовка» -- рефрен спектакля).

Жанр колеблется -- то социальное кабаре, то безграничное эссе. Но поток авторского сознания почему-то не хочется обрывать словами: «Не можешь сформулировать -- иди подумай». Потому что «непонимание» -- себя, жизни, того, что происходит, -- самое интересное в спектакле. Как зафиксированный на ранней стадии очередной социальный невроз. Названия нет, до диагноза далеко, но признаки беспокойства очевидны. Вроде, к примеру, борьбы за микрофон, которую неустанно ведут актеры. Чей микрофон -- того и тапочки. У того власть, слава и пять минут законной манипуляции аудиторией. Между обезглавленных микрофонных стоек, занимающих полсцены, артисты беспрестанно фланируют. И уж если зацепятся -- не оторвать. Анук ван Дайк отлично обыграла эту «привязанность» к средству коммуникации -- микрофон становится почти что частью опутанного проводами тела. Особенно в ее собственное соло, каждая часть которого завершается глубоким или судорожным выдохом в микрофон. Словно готовил человек речь, а сказать уже нечего или незачем.

Микрофон меняет людей. Юдит Розмаир смешно изображает актрису, которая пробуется на роль, но вдруг орет, превращаясь в маленького фюрера: «Без национал-социализма не могу себе представить Германию!» Словно, если ты немец и в руках у тебя микрофон... Ну да. Что-нибудь да ляпнешь. Автор в этом смысле настроен скептически.

Запрограммированность -- социальная, психологическая, телесная -- как раз то, с чем Фальк Рихтер и ван Дайк разбираются в своем спектакле, пытаясь найти территорию, где современный человек реально свободен. Ищут и, похоже, не находят. Слова продиктованы рекламой, мысли табуированы общественными установками. Психика под контролем специалистов. «Поди в лес, поговори с деревом, -- набрасываются девушки-консультантки на едва открывшего рот героя, -- выплесни свой гнев». И даже телу человек не хозяин. Будучи выброшенным на рынок, где реклама и медиа диктуют эталоны «молодости-красоты-успешности-сексуальности», оно проходит постоянную проверку на соответствие стандартам. Раздеваясь, актеры тщательно прощупывают и массируют каждый миллиметр оголенного тела, как качество проверяют. «Товарный вид» демонстрируют в шикарном световом аттракционе -- упакованные в подсвеченные коробки молодые люди позируют в нижнем белье, поигрывая мускулами и бросая «сексуальные» взгляды. Но когда эта витринная жизнь за стеклом, жизнь напоказ и на продажу дает сбой, успешные манекены вдруг превращаются в потерявших ориентиры (буквально лезут на потолок), бьющихся о стекло и стены в приступах клаустрофобии, насмерть перепуганных людей.

На самом деле аналогов тому, что делают Рихтер и ван Дайк в своем спектакле, в отечественном театре нет. Не только потому, что актуальная драматургия и современный танец еще не синхронизировали свои усилия настолько, чтобы выступать в полноценном тандеме и диалоге. Авторы, каждый своими средствами, перерабатывают сегодняшний день и современного героя со всеми его заурядными проблемами, как термиты, в труху, ничего не оставляя для вечности. Этот спектакль (кстати, получивший невероятное количество откликов не только прессы, но и зрителей, препирающихся в комментах не по формальным даже, а по содержательным вопросам -- типа «как дальше жить?») вряд ли из тех, что можно законсервировать и передать по наследству другому поколению. В нем все -- вопросы, неврозы, энергетика -- все из сегодняшнего дня. А поговорить сегодня о наболевшем тем, наверное, и ценно, что завтра, возможно, это будет либо поздно, либо уже неважно.