В Театре Станиславского и Немировича-Данченко взяли новую россиниевскую высоту -- героизм нельзя не оценить. Россини мало ставится на местных сценах -- при всей уютной выразительности и моментально узнаваемом очаровании даже самых знаменитых опер (а «Севильский» входит в этот список под первым номером и формально раритетом вовсе не считается) они сложны по музыкальной технике, витиеваты по эстетике, и недостаточное владение стилем скрыть почти невозможно. К тому же требуются голоса, которых в нашей местности практически нет.

Александр Титель, славный чувством юмора и яркими подходами как к шедеврам, так и к не слишком расхожей классике, поставил сценически элегантный, тщательный спектакль с участием итальянского вокального педагога (Фабио Черрони) в качестве тренера. Постановка выглядит очень серьезно именно из-за отчетливо различимой идеи обойтись без встречающейся в россиниевских случаях в их местной транскрипции веселой приблизительности.

Серьезные намерения спровоцировали и плюсы, и минусы. Они сделали спектакль не только добротным и подробным, но и медленным. Не только элегантным, но и статичным. В таком послоговом чтении партитуры и сюжета слышны деловитость, ответственность и несвобода. То самое не идеальное владение стилем, которое трудно скрыть, даже когда трудолюбивые попытки освоиться видны довольно отчетливо.

Надо сказать, что медвежью услугу новинке оказал не имевший к ней никакого отношения итальянский специалист Альберто Дзедда со своими тоже итальянскими вокалистами-подопечными, продирижировавший недавно другой россиниевской оперой -- «Итальянкой в Алжире» в концертном исполнении в БЗК (см. «Время новостей» от 1 февраля). Не то чтобы никто никогда не слышал хороших россиниевских исполнений. Просто Дзедда был совсем недавно, и виртуозная живость, пестрый музыкальный бисер, нанизанный на гибкие нитки темпов, которого так не хватало в «Севильском», помнятся в подробностях.

Нехватка обнаружилась уже на стадии увертюры. Проговоренная несколько общо, но нежно оркестром под руководством Вольфа Горелика (он, между прочим, когда-то неожиданно превосходно справился с Моцартом, поэтому и теперь можно было ожидать успеха) увертюра настраивала на неспешный лад: так читают на иностранном, бегло, но осторожно, аккуратно намечая интонацию.

По-настоящему очаровательная картинка, смешная и ласковая, открывающаяся взгляду после увертюры, -- удивительна и совершенно прекрасна. Жаль, что на ней открытия художника (Владимир Арефьев) и режиссера в общем заканчиваются, хотя дальнейший ход событий вполне элегантен. Режиссер отправляет героев оперы в феллиниевские 60-е, ибо эпоха элегантных пальто и шляп, мягких пиджаков и маленьких черных платьев стала уже «костюмным» временем. Выходит, никакого «осовременивания» в новом «Севильском» нет, что и придает ему хитро-игривое изящество.

В этом кинематографическом пространстве герои чувствуют себя уютно, однако иностранный дается им нелегко. Так что приходится действовать медленно, выпевая колоратуры, проговаривая скороговорки и разыгрывая мизансцены словно по буквам. Некоторые шутки (не россыпи, но все же есть) в столь заторможенном темпе теряются. Чашки не воруются, смешные мотоциклетки начинают казаться памятниками, забавные физиономии превращаются в гримаски, арии поднатуживаются, ансамбли стынут и начинают разваливаться.

Героическими усилиями певцов рисуются репродукции партий. Фигаро -- вальяжный Арсен Согомонян, Альмавива -- очаровательный тенор с красивым тембром и неплохой школой Алексей Кудря (не все в партии безупречно, но общий рисунок и детали звучали выразительно). Розина -- старательная Елена Максимова, Доктор Бартоло -- наиболее органичный из всех буффонных героев Роман Улыбин, бойко справлявшийся со скороговорками. Базилио -- Дмитрий Степанович, всегда в общем одинаковый, но здесь еще и скачущий по сцене огромными прыжками. Смешно.

В серьезности спектакля с его пытливыми мизансценами, старательным вокалом, не броским и стеснительным оркестром, тяжеловатыми ансамблями и аккуратным итальянским сквозит несколько наивное благодушие. Оно не дает сдвинуть темп, но зато от него легко на сердце. Как от песни веселой, которую кто-то напел деловитым голосом.