Сейчас я попытаюсь объяснить, чем отличается пьеса Ионеско от почти одноименной пьесы Шекспира. Ну, во-первых, пьеса Шекспира лучше. В ней есть такие поэтические высоты (например, монолог Макбета накануне решающего сражения), с которыми в мировой драматургии вообще мало что сравнится. Во-вторых, она сложнее. На эти высоты невозможно вскочить с разбега, а надо долго и мучительно карабкаться, обдирая себе пальцы в кровь. В-третьих, в трагедии Шекспира, несмотря на густой метафорический туман и противоречивость главного героя, есть очень ясное представление о Добре и Зле. В самом общем виде это история о том, как мировой порядок в государстве, обществе и даже природе был нарушен силами Зла и как в финале, после того как ставленник ведьм повержен благородным Макдуфом, порядок восстанавливается.

Абсурдиста Ионеско такое «примитивное» представление о плохом и хорошем, конечно же, не устраивает. В его пьесе, больше напоминающей не трагедию Шекспира, а фарс Жарри «КорольУбю», мир делится на тех, кто уже стал негодяем, и тех, кто по недомыслию еще сохраняет какие-то представления о чести и долге. Против злобного и несправедливого короля Дункана (у Шекспира он добрый и праведный) поднимают мятеж Кандор и Гламисс, которые, судя по всему, те еще борцы за справедливость. Макбетт и Банко поначалу сражаются на стороне короля, но плохо согласующаяся со здравым смыслом вредность монарха заставляет их вовремя одуматься и тоже поднять мятеж. После успеха предприятия Макбетт, как водится, убивает Банко. Узурпатору помогает одна из ведьм, принявшая облик леди Дункан и даже умудрившаяся выйти замуж за Макбетта, то есть стать леди Макбетт. В финале является некто Макол, побеждает Макбетта и в своей тронной речи рассказывает о себе такие ужасы, что только держись. Мол, я убийца и злодей, погубитель всех людей. В общем, кругом сплошные упыри, а праведники -- где они? Ау!

«Зло есть добро, добро есть зло,/ Летим, вскочив на помело», -- восклицают шекспировские ведьмы. Пьеса Ионеско -- это и есть трагедия Шекспира, рассказанная с точки зрения ведьм. Не существует ни добра, ни зла, ни плохих людей, ни хороших, сегодня ты -- палач, завтра -- жертва, все относительно, да здравствует тотальный релятивизм. В этом знаменитый творец абсурда вполне солидарен с «пузырями земли».

«Макбетта» поставил в «Сатириконе» питерский режиссер Юрий Бутусов, объявленный несколько лет тому назад главной надеждой русской сцены. За прошедшие годы театральная общественность начала было разочаровываться в своем любимце, но московский дебют доказал, что в его режиссерских арсеналах еще довольно пороха. Все сильные стороны бутусовского таланта в этой постановке налицо. Молодой режиссер демонстрирует блестящее владение жанрами, которые мелькают в его умелых руках как разноцветные кегли у жонглера. Балаган, кукольный театр, политический фарс, мюзикл, буффонада, иногда даже цирк -- все это ловко прилажено друг к другу и оставляет ощущение карусели, на которой тебя прокатили с ветерком без отрыва от театрального кресла. Еще лучше, чем с жанрами, Бутусов умеет работать с артистами -- увлекать их театральной игрой и вселять в них какую-то неуемную энергию. В его спектакле хороши не только звезды «Сатирикона» Григорий Сиятвинда (его наивный Макбетт так и не смог стать настоящим тираном) и Дмитрий Суханов (травестированный Калигула в маникюре, перстнях и с порочной улыбкой на устах), но и менее известные Максим Аверин (Банко), Тимофей Трибунцев (Макол) и наделенная явным комедийным даром Агриппина Стеклова (ведьма, она же леди Макбетт).

Впечатляет и буйная фантазия режиссера. В спектакле есть несколько блестящих вставных номеров. Например, трюк с кроватью, на которой Макбетт предается ночным бдениям. Кровать поставлена вертикально (если пользоваться чертежными терминами, нам демонстрируют вид сверху), и чтобы сесть на ней, свесив ноги, приходится проявлять акробатическую ловкость, которую, впрочем, Сиятвинде не занимать. Или несколько проброшенный, но все равно выразительный ход, когда двинувшийся на Макбетта бирнамский лес оказывается явлен на сцене в виде огромного, наплывающего на рампу зеркала, в котором отражаются сидящие в театре зрители.

Все в порядке у Бутусова и с юмором, который оказывается порой под стать Ионеско. Сняв дурацкие колпаки, Кандор и Гламисс застывают в позе, напоминающей скульптурную группу античных тираноборцев, а Макол, заняв трон, выплывает на сцену в ореоле переливающихся огней, словно звезда варьете. В общем, можно с уверенностью констатировать, что в минувшем сезоне это один из лучших спектаклей, сделанных на большой сцене.

И все же куда больше, чем «Макбетт», мне нравятся два других, самых ранних спектакля Бутусова («Сторож» Пинтера и «В ожидании Годо» Беккета), тоже имевших прямое отношение к театру абсурда и тоже чрезвычайно зрелищных. Бутусов этими постановками, собственно, и доказывал, что любой абсурдистский ребус можно перевести на понятный театральный язык, за отношениями персонажей, сколь бы туманны и загадочны они ни были, отыскать убедительную сценическую подоплеку. Но Беккет и Пинтер -- это не Ионеско. У первого есть метафизическая глубина, у второго психологическая. «Макбетт» -- другое дело. Глубин в нем нет. Есть сарказм, ирония, стеб. Здесь невозможно, как с Беккетом, сгущать сценические кунштюки до высоких абстракций и извлекать философию из буффонады. Как сказано в другой трагедии Шекспира, «из ничего и будет ничего». И потому победа Бутусова в данном случае -- это все же призрачная победа. Так всегда бывает, если поведешься с тем, кто очень доверяет ведьмам.