Биографические справки о Пятигорском, повторяющие друг друга почти дословно, как правило, начинаются словами: «всемирно известный русский философ, лингвист, культуролог, буддолог, один из основателей тартуско-московской семиотической школы, соавтор Ю.М. Лотмана и М.К. Мамардашвили». Реже вспоминают, что он еще и писатель, или, что, может быть, звучит корректнее, автор нескольких романов -- «История одного переулка», «Вспомнишь странного человека»...

В России же его знают очень мало. Впрочем, в России мало знают о многих действительно замечательных людях. Например, сам Пятигорский возмущался разницей между тем уважением, которым окружены имена Якобсона, Реформатского, Старостина в Англии, и тем, как глубоко они забыты на родине. С другой стороны, он сам сопротивлялся любым попыткам демонизировать отечество: «Не выделяйте Россию, бога ради, ни в хорошем, ни в дурном смысле. Страна как страна вообще».

Пятигорский окончил философский факультет МГУ, четыре года отработал в школе учителем истории, потом семь лет в Институте востоковедения РАН под началом Юрия Рериха. Его лекции о буддизме многие специалисты считают совершенно выдающимися. В 1963 году Юрий Лотман позвал его в Тарту. В это время Пятигорский не только буддолог, востоковед, философ, он еще и очень модный в интеллигентских кругах персонаж. Его отличает темперамент, артистизм, умение заморочить и вскружить голову. Впрочем, многих и раздражает его говорливость, страсть к эффектным фразам, он кажется непонятным, и непонятность эту как будто сознательно культивирует... Слишком яркий, слишком необычный. В это время начинается его правозащитная деятельность... Он подписывает письма, выходит на Пушкинскую площадь на митинг в защиту Синявского и Даниэля. В 70-е годы уезжает из Советского Союза и спустя некоторое время оседает в Лондоне, городе, знакомом ему с детства по рассказам отца, советского специалиста, в 30-е годы командированного туда набираться опыта. Пятигорский работает в университете, читает лекции по восточной философии, пишет книги. И даже снимается в кино в фильме Отара Иоселиани «Охота на бабочек». Круг его интересов широк -- тут и Пастернак с «Доктором Живаго», и современная политическая история, и буддизм, но главной темой и публичных выступлений и ученых записок всегда остается мышление -- это главный сюжет даже его романов, о которых хорошо сказал филолог Сергей Козлов: «Стиль его совершенно своеобразен, но если уж прибегать к аналогиям, представьте себе интригу Дюма, изложенную Прустом с интонациями Булгакова».

Пятигорский признавался, что говорить для него всего естественнее. Писать -- хуже, но тоже может, а вот публиковать написанное ужасно не нравится. Тем не менее его труды выходят и постепенно проникают и в Россию. Здесь формируется круг поклонников, для которых его имя окружено ореолом. Кирилл Кобрин, например, называл его «самый мощный ум, который я встречал в своей жизни». В 2006 году он приезжает в Россию, читает лекции, встречается с людьми, дает интервью. Острит, мистифицирует, забрасывает парадоксами, сыпет афоризмами.

Выступая на семинаре, посвященном памяти его друга Георгия Щедровицкого, он сказал слова, которые теперь, когда его не стало, можно отнести и к нему самому: «Как думают, такое и время. Умоляю вас, постарайтесь это понять. Это чрезвычайно важно, и первый импульс этой, казалось бы, детской идеи о времени, и в конечном счете о концепции истории как функциональном и производном дал мне Щедровицкий. И вот я думаю, что это было время, не когда один кретин стал премьером, а другой секретарем ЦК, на каком были помешаны, а это было время, функционально связанное с думанием конкретных людей, которые были настолько сильны, что не подчинялись времени, а своим думанием его в каком-то смысле -- пусть в ограниченном -- функционально определяли. И он был одним из них и одним из -- я позволю себе этот номенклатурный термин -- главных думателей того времени».

Пятигорский тоже был думателем. Такие люди всегда в дефиците, и сегодня их число стало еще меньше.