Конференция, посвященная выходу очередного тома журнала «Пинакотека», и приуроченная к ней выставка в Третьяковской галерее -- событие двойное. И странным оно оказалось вдвойне. Главная странность - выставка четырнадцати работ жившего в Париже русского художника Андрея Ланского. Художник был замечательный: можно было показать все двадцать две его автолитографии из серии «Книга Бытия», подаренные Третьяковке художником Валерием Волковым, -- и не в холле и не один день. Зато в афишке обозначили аж двух кураторов, что свидетельствует разом о высокой ценности «звания» и полном непонимании смысла этого слова. Конференция без программы казалась встречей милых друзей за чаем. Но без чая.

Бесспорным событием стал выход «Пинакотеки». Виновник торжества -- толстенький красный том сдвоенных 13-го и 14-го номеров журнала -- присутствовал тут же. Поскольку более-менее регулярно выходящих журналов по искусству у нас раз и обчелся, «Пинакотека» могла позволить себе праздновать свой выход любой конференцией и какой угодно выставкой. Ей все равно рады. Жаль только, что журнал все больше тяготеет к проблемам «большой» культуры и все меньше сосредоточивается на искусстве. Картинок становится меньше, а текста больше.

Для нынешнего «французского» тома по причине необъятности наших с французами культурных отношений придумали специальную тему -- про мифы, которыми обогатили друг друга культуры. Понятно, что поначалу мифы исчерпывались историями про прекрасную Францию и дикие сибирские степи. (Все современные «мифографы» отступили в тень статьи Романа Якобсона «Русский миф о Франции», ныне впервые опубликованной по-русски.) Постепенно культуры сближались, заполнялись информационные пустоты, переезжали художники, возникали памятники. Сначала французы строили в России, затем русские сбегали во Францию и обогащали тамошнюю культуру. «Медный всадник», «Наполеон», «Франко-российский альянс», «Русские сезоны», «Парижское кафе», «Версаль», «Русский авангард», «Русская эмиграция» становились новыми мифами. Элегантное касание всех тем и блестящий русско-французский авторский коллектив делают эту книжицу поценнее многих томов. Вдаваясь достаточно глубоко, но не очень подробно во многие сюжеты, составители смогли представить на небольшом пространстве два века взаимного познания и полнейшего непонимания. Влияний было много, а общего мало. Кроме «Страха перед женщиной», существовавшего, оказывается, не только в русской культуре -- всегда, но и во французской -- в конце XVIII века. Это экзотическое блюдо для тех, кто уже все знает про русские сезоны и французские салоны.