В 1607 году на одном из английских кораблей, что совершали длинный поход в Индию в обход Африки, капитан затеял с матросами постановку «Гамлета» -- как средство от скуки в штилевые дни. Этот факт, сообщенный российским читателям знаменитым шекспироведом Алексеем Бартошевичем в монографии «Шекспир. Англия. ХХ век», вдохновил Романа Виктюка на постановку спектакля R&J. Именно так, а не «Ромео и Джульетта» называется спектакль.

Изначально это вроде бы «спектакль в спектакле» -- историю о веронских влюбленных разыгрывают студенты английской морской школы. Оттого над сценой висят громадные полотнища -- то паруса, а то подвесные койки, болтаются спущенные с колосников канаты и веревочные лестницы, а все актеры -- парни. И одеты все эти парни в трусы тельняшечной раскраски (сценографией и костюмами занимался Владимир Боер). Они зачитывают куски из шекспировской пьесы, выдирают из книг, что постоянно держат в руках, непонравившиеся страницы и мгновенно выходят из роли, показывая партнеру -- вау, ты сыграл классно. И сама эта идея -- не слишком новая, но вполне рабочая -- может подвигнуть к походу в театр; вот только в самом театре вас ждет жесточайшее разочарование.

Потому что режиссер просто не сделал свою работу. Он не решил ничего. Во-первых, он так и не додумал до конца: это история о Ромео и Джульетте или вот об этих курсантах, что их играют. Первую половину спектакля кажется, что, безусловно, о курсантах -- ну да, вот разыгрывают парни пьесу, и меж Ромео (Иван Ипатко) и Джульеттой (Игорь Неведров), возможно, происходит что-то непредусмотренное уставом (и внезапно возникший реслинг-поединок становится символом выяснения не только того, чья рука будет сверху). Но во второй части спектакля Джульетта начинает так отчаянно играть девочку, что все предыдущие намеки испаряются. (Актер, надо сказать, считает, что главная характеристика женской походки -- это сдвинутые колени и широко расставленные стопы; поэтому, простите, кажется, что Джульетта все время хочет в туалет).

Виктюк не решил, каких зрителей хочет видеть на премьере -- «эстетскую», условно говоря, часть своей аудитории или обычных домохозяек средних лет, что составляют значительную часть его поклонниц. Во всяком случае, о людях, не перечитывавших Шекспира перед походом в театр, он явно не подумал -- пьеса сокращена так, что в программке стоило бы печатать либретто, как в опере или балете. Нет, я понимаю, что в общем народ в курсе, кто там кого любил и что все умерли, но вот многие обычные, не связанные с театром люди помнят, кто такая королева Маб и кто про нее долго разглагольствует в самом начале пьесы? А этот самый монолог Меркуцио про королеву фей, что обычно всерьез сокращают ради придания динамики спектаклю, у Виктюка звучит долго-долго -- при этом сюжетообразующие фразы и целые сцены запросто выброшены вон.

Для Виктюка важнее красота фразы, чем ее смысл, но вот беда -- и красоту Шекспира он передать не может.

Потому что красоту он видит в неестественности, в изломанности интонации, во влезающем вверх и корчащемся где-то там на высотах голосе. Ни один из актеров -- ни один! -- не дает нам шанса просто оценить изящество фразы. Мелодию уничтожают рваные паузы; актеры разговаривают так, как разговаривала бы кошка, которой медленно выкручивают хвост, а бедное животное почему-то обязано это терпеть и не может как следует врезать обидчику когтями; кажется, от незримой муки глаза вот-вот вылезут на лоб.

Пьеса убивается, ее ошметки валяются на сцене (и в буквальном смысле -- парни раскидывают книжки, что разодрали), исчезает динамика, спектакль утомляет так, что поминутно смотришь на часы (150 минут без антракта; убегать публика начинает через полчаса, к финалу остается ползала). Шекспировскую энергию Виктюк пытается заменить энергией физического действия -- и несчастные актеры постоянно лазают по канатам, прыгают с высоты на уложенные на сцене гимнастические маты, украшенные цитатами из пьесы, отжимаются где-то под небесами. Произнося один патетический монолог, Джульетта подтягивается по канату вверх, озвучивая второй, Ромео ползет по канату вниз головой. Беготня, прыжки, внезапно выносимая на сцену табличка «пистолет системы шпага» (это во время дуэли Меркуцио и Тибальта на сцене действительно возникает огнестрельное, а не холодное оружие, и режиссер эдак игриво объясняет зрителям почему). Смолкающие лишь через час после начала перешептывания зрителей: «Ромео -- это вот тот черненький, наверное, а Джульетта -- беленький...» -- «Да нет, наоборот!» И тоска, тоска, тоска.