Те, кто на прошлом Чеховском фестивале полюбил канадский цирковой спектакль «Дождь», а на этом восторгался ностальгическим и чудесным «Туманом», поставленным в том же цирке «Элуаз» все тем же швейцарцем Даниэле Финци Паска, ринулись на его моноспектакль «Икар», полные счастливых ожиданий. Ничего удивительного: и сами спектакли Финци Паска, несмотря на его славу постановщика гигантских шоу (вроде закрытия ХХ Олимпийских игр в Турине), показывают, что он человек нежный, сентиментальный, с развитым воображением, а уж биография режиссера-клоуна располагает к нему еще больше.

Пишут, что швейцарский итальянец Финци Паска, которому сейчас 45, когда-то начинал как гимнаст и клоун, но в 19 лет он на три года уехал в Индию, где работал с обреченными больными детьми. Когда вернулся в Швейцарию, то создал «Театро Сунил», под маркой которого выступает до сегодняшнего дня, причем Сунил -- имя смертельно больного мальчика, которого Финци Паска встретил в Индии. За отказ служить в армии актер ненадолго сел в тюрьму, где и сочинил свой первый спектакль «Икар» -- монолог о стремлении к свободе. Согласитесь, такая биография много обещает, ведь когда человек остается один на один с залом, его личные качества имеют не меньшее значение, чем актерская техника.

При входе в театр зрителям раздавали листочки с подробным описанием сюжета «Икара» -- сказали, что Финци Паска не хочет никаких посредников-переводчиков между собой и зрителем и рассчитывает, что даже не знающему языков зрителю, если он понимает в общих чертах о чем речь, в «Икаре» не потребуется объяснений. Впрочем, когда кудрявый актер в мешковатом костюме вышел перед спектаклем на авансцену с переводчицей и заговорил на простом английском, московский зал хором заорал, что все понимает, перевод не нужен, и, судя по дальнейшей реакции, не обманывал.

В прологе Финци Паска рассказал, что в тюрьме он попал в «двухместный номер» и, чтобы не скучать, они с соседом все время сочиняли и рассказывали друг другу истории. Выйдя из тюрьмы, он продолжал рассказывать про больничного Икара в квартирах своих друзей, а потом вдруг получил приглашение от какого-то фестиваля сделать из этого спектакль. Но поскольку речь идет об истории для одного, то сначала была идея устроить на сцене такую же комнатку, где будет сидеть рассказчик со слушателем, а для зрителей прокрутить в стенах дырочки, через которые они могли бы подсматривать. Фестивальному продюсеру такая идея не понравилась. «Так что теперь, -- говорит Финци Паска, -- вы просто представьте себе, что видите на сцене такую комнату». Он объяснил, что собеседник ему все равно нужен и он выберет из зрителей партнера сам. И пошел в зал рассматривать публику, смешно комментируя: «Мне нужен худой, толстые могут расслабиться... Почему-то все читают программки или смотрят в потолок... Что вы все едите в Москве?..» В конце концов он нашел в первых рядах милую тоненькую девушку и повел ее за кулисы.

Когда занавес снова открылся, на сцене были две больничные кровати под сетчатыми балдахинами. Даниэле и приглашенная девушка, уже переодетые в длинные ночные рубахи, лежали по кроватям. На вопрос, как ее зовут, девушка ответила: «Маша, Мария», -- и герой стал ее называть Маша-Мария. Дальнейший спектакль -- неостановимый монолог героя, бурлящий той искусственной приподнятостью, с которой обычно говорят люди, желая расшевелить молчаливого и грустного собеседника. Ничего специально клоунского в Даниэле не было, если не считать классических гигантских ботинок, а потом и лица, клоунски разрисованного жженой пробкой. Герой рассказал, что находится в этой больнице уже три года и очень боится уколов от перевозбуждения, которые ему тут делают насильно, а разрисованное лицо помогает ему не бояться.

По сюжету у соседа Даниэле парализованы ноги, и герой, рассказывая про своего погибшего друга, с которым они мечтали улететь из больницы, все время хлопочет вокруг Маши-Марии. Усаживает ее в кровати, надевает ей накидку своего друга из перьев, таскает на закорках, как бы уча летать, болтает, что летать, как птица, легче легкого, только надо потренироваться. У него самого нелепо заправленная в штаны длинная рубашка выбивается из-за подтяжек, будто крылья, звучит чувствительная музыка, нежная молчаливая девушка, слушая трогательные рассказы обаятельного Даниэле, кажется, тихо обливается слезами, и все идет к тому, чтобы весь зал от чувствительности ситуации окончательно растекся лужей слез. Особенно к финалу, когда Даниэле, поставив наконец свою соседку на ноги и сняв с нее больничную рубаху, распахивает перед Машей-Марией шкаф, откуда полутемную сцену заливает светом, будто из окна, и отправляет девушку в полет. Но как бы ни был мил Финци Паска, как бы ни хотелось воспринимать всю эту историю простодушно и как бы ни писал корреспондент Three weeks. Theatre Review, что «нужно безнадежно зачерстветь душой, чтобы не поддаться очарованию этого ошеломляющего представления», поддаться ему не удается. Вся эта однообразная сахарно-сентиментальная интонация, педалирующая трогательную нелепость и умилительную беззащитность трепетного героя, превращает «Икара» в соковыжималку слез, машину по эксплуатации зрительской чувствительности, которой хочется сопротивляться. Так что при всей симпатии к Даниэле Финци Паска и уважению к тому, как серьезно он работает (а в оргкомитете фестиваля сказали, что актер категорически отказался от подсадки и действительно выбирал каждый раз нового подходящего партнера из зала), полюбить этот спектакль не удалось.

Но на постановки Финци Паска это не распространяется: Чеховский фестиваль заказал режиссеру на следующий, юбилейный для Антона Павловича Чехова фестиваль тематическую цирковую постановку, и вот на эту премьеру мы все снова понесемся, полные радостных ожиданий.