Владимир Тарасов -- барабанщик легендарного трио ГТЧ (Ганелин--Тарасов--Чекасин), единственного коллектива советских времен, навсегда вошедшего в историю мирового джаза. Уже в позднесоветскую пору Тарасов собрал яркую коллекцию неофициального искусства. В начале 1980-х он фактически первым в Восточной Европе начал выступать и записываться с сольными проектами, которые с тех пор называет Atto -- акт, действие. Иногда это были разросшиеся до масштабов концерта джазовые соло-брейки, но чаще перфомансы (и даже хэппенинги), аудиоинсталляции в духе соц-арта с электронными коллажами из советских песен (порой с участием знаковых фигур советского андеграунда -- от Ильи Кабакова до Дмитрия Александровича Пригова). Не так давно два CD-лейбла -- московские «Длинные руки» и британский Leo Records (открывший для Запада советский новоджазовый андеграунд) совместно выпустили «полное собрание сочинений» Тарасова для ударных соло.

Показанная с аншлагом в «Школе драматического искусства» аудиовизуальная композиция открывает серию проектов «Школы», которые в следующем сезоне представят музыканты из круга Анатолия Васильева (международное трио Jones, Jones с тем же Тарасовым, Марк Пекарский, Мирча Арделяну, Владимир Мартынов).

Композиция называется «Думая о Хлебникове», и имя это скорее концептуальное, чем музыкально-программное. Конечно, легко подставить под шаманские ритмы и вкрадчивые тембры перкуссии Тарасова хрестоматийные строки «Гзи-гзи-гзэо пелась цепь» (вообще часто используемый музыкантами текст). Тем более что именно композиторы-футуристы (иные из них занимались и живописью) первыми ввели в музыку шумовые ударные. Поразительно, но у американского современника Хлебникова футуриста-леттриста И.И. Каммингса тоже есть стихотворение «Кузнечик», его тоже в последнее время регулярно озвучивает музыкальный неоавангард.

Но настоящим ключом к тарасовскому «Думая о Хлебникове» служит концептуальный видеоряд его инсталляции. Это всего две фактически статичные «картинки». Во вступлении несколько рядов аккуратно раскрытых книг с чуть трепещущими страницами. Потом в течение всего вечера одна книга, сильно увеличенная, но все равно с неразличаемым текстом. Изменения числа книг на экране, соотношение шумов и тонов, ритмов и тембров, сам звуковой процесс -- поводы для нумерологических выкладок в духе самого Хлебникова.

За периодом постмодернистской вседозволенности и явно в пику вседозволенности компьютерной пришла эпоха самоограничения. Недавно аудиовизуальную инсталляцию «Тайная вечеря», выдаваемую за художественный фильм-балет некоего Арно Бушара, выпустил на DVD саксофонист Джон Зорн. Работа выполнена в совершенно неожиданном для автора, лидера постмодернистского Даунтауна, минималистском стиле (правда, с излюбленными им гиньольными образами).

Вот и Тарасов вступил в эру самоограничений. Никакой электроники, чистейшая акустика -- ударная установка с многочисленной перкуссионной «мелочью», звенящей, стрекочущей и певучей (да-да, певучей, когда из медных тарелок и гонгов звук извлекают скрипичным смычком). Плюс симфонические литавры, звуковая тайнопись которых совершенно не используется в джазе, даже самом новаторском.

У Тарасова же все идет в дело: хлебниковский Шаман встречается с Венерой, но с минималистской повторяемостью. Что выводит на другого Хлебникова -- автора текстов из однокоренных слов, что предвосхищают минимализм, так же как «Роза это роза» Гертруды Стайн. Вспомните «О, рассмейтесь, смехачи...» или «Я любоч, любимый, любаной...».

«Мы идем в населенные людьми звуки, -- писал Хлебников. -- Скорее учитесь играть на ладах. Мы звуколюди. Скрипка у меня на плече!» Вот это на самом деле программа тарасовских «дум». И он, говоря хлебниковскими словами, в который уже раз «чарует и чурается».