Сегодня визуальный театр (дурацкое определение, но, к сожалению, лучше пока не придумали) -- главный фестивальный тренд. Все хотят чего-нибудь такого -- желательно невербального, малообъяснимого, эффектного и завораживающего. Но с жанрами и видами визуального театра происходит ужасная путаница. Дело в том, что все они гибридные: практически ничего уже в чистом виде не встретишь, в дело пускаются драма и цирк, танец и опера, пантомима и куклы, видеоарт и кинетические инсталляции, анимация, кино игровое и документальное -- в общем, все, что только можно придумать. Речь идет только о том, что в каких пропорциях намешано. А это, как выясняется, для строгих знатоков имеет значение. Вот, например, цирк -- жанр для интеллектуалов, коими являются знатоки и ценители театра, явно непочтенный. То ли дело модерн данс или новоизобретенный «театр художника». А ведь нынче Чеховский фестиваль под знаком «нового цирка» чего только не привез. Когда ядро спектакля все же цирковое, как в канадском «Тумане», то в какую бы тонкую театральную атмосферу ни были погружены трюки, эстеты говорят о нем с некоторым высокомерием: попса, мол. А еще (давно замечено) среди интеллектуалов принято как-то пренебрежительно относиться к искусству сентиментально-счастливому и радостному. Оптимизм всегда в меньшей чести, чем пессимизм.

Это все я рассказываю к тому, что на следующий день после начала гастрольных показов счастливого циркового «Тумана» на Чеховском фестивале в Центре им. Мейерхольда стали играть французский «Тангенс». И хотя компания, его поставившая, имеет несолидное название «Руки, ноги и голова тоже», а подзаголовок представления -- «Цирковая пьеса для четырех акробатов», есть все основания считать, что уж этот спектакль будет принят и признан, как настоящий, высокий театр. Во-первых, потому что, какие бы чисто цирковые элементы ни использовались в «Тангенсе», ядро этого спектакля -- современный танец, а то, что танцоры при этом летают и используют цирковой инструментарий, не так уж важно. Ну а во-вторых, это нервно, напряженно, мрачно и не оставляет никаких надежд на счастье.

Постановщика «Тангенса» Матюрена Болза в Москве уже видели -- он танцевал в спектакле Франсуа Верре «Без возврата» по «Моби Дику», который привозили на прошлый NET. Хотя опять же не поймешь, как и сказать: танцевал, играл, исполнял акробатические номера -- трудно определить спектакль, вся работа актеров в котором была построена на сопротивлении ураганному ветру, несущемуся из мощных воздуходувов. Образование у Болза цирковое, но танец сегодня все больше расширяет свои границы, и работать молодому акробату довелось с крупнейшими хореографами, в частности с Жозефом Наджем. В «Тангенсе» видна перекличка и с Наджем, и с Верре, а музыку для спектакля Болза писал венгерский композитор и саксофонист Акош Селевени, с которым работал и Надж. В общем, как ни назови, все работают на общем поле.

Маленькая сцена в «Тангенсе» кажется захламленными городскими задворками -- стена и крыши из рифленого железа, будто старые гаражи, дощатые навесы, высокий шест, набросанная мебель и ведра, некстати пластиковый аквариум-куб, где иногда, будто в телевизоре, по грудь появляются подсвеченные персонажи, и огромное деревянное колесо, будто для гигантских белок. Сцена поднята высоко, и нам видно, что под ней тоже идет какая-то жизнь, кто-то ползает, бормоча и иногда вылезая из люков наверх. В общем, совершенно непонятно, что это за место, но рваная, нервная и очень напряженная музыка Селевени, сопровождающая панический танец актеров, будто тщащихся убежать, спрятаться, укрыться от чего-то страшного, говорит, что тут дело плохо.

Рассказывают, что Болз, работая над спектаклем, был вдохновлен текстами людей, выживших после депортации и концлагерей. Он думал о стремлении и невозможности побега, и хотя конкретные события, лежащие в основе его почти бессловесного спектакля, неясны, но сам круг его мыслей очевиден, и мрачное отчаяние, владеющее четырьмя героями, передается залу. Передняя часть сцены -- это батут. На него падают, как в яму, но он вновь выбрасывает наверх. В глубине сцены две ленты транспортера, едущие то в одну сторону, то навстречу друг другу и увозящие стул от стола, за которым сидит пишущий человек, а людей друг от друга. Сделал шаг из маленькой шеренги, едущей в одну сторону, -- и вот уже тебя увозит неведомо куда. Но сделав шаг назад, ты пристраиваешься к концу строя, и уже кажется, что шеренга, из которой одну за другой увозят жертв, бесконечна.

Два молодых мужчины (один из которых сам Болз) и девушка в ярком сарафане мечутся, взлетая на стены и шесты, они крутятся в колесе, будто невольники, выполняющие какую-то страшную изнурительную работу, и только седой человек, бормочущий что-то, кажется, по-арабски, выглядит спокойнее других -- видно, ему уже многое пришлось повидать. В полутьме мелькают красные отсветы крутящегося колеса, в сущности, все это очень красиво -- особенной, бесчеловечной красотой работающих механизмов. В лязге, звоне и грохоте спектакля идет работа по перемалыванию, высасыванию людей. И в конце седой герой палкой вытягивает из люка на ленту транспортера неподвижные обнаженные тела, они уплывают дальше, будто утопленники или выброшенные шкурки от когда-то живых людей.

На афишах «Тангенса» написано: «Детям до восьми лет не рекомендуется» -- стоит это иметь в виду.