Ричард Йейтс. Пасхальный парад. Перевод с англ. Сергея Таска. -- М.: Азбука, 2009.

Из крупных романистов ХХ века Йейтс, пожалуй, самый недооцененный. Ему не помогли ни дифирамбы критиков, восторженно встретивших дебютную «Дорогу перемен», ни щедрые комплименты коллег по цеху -- Воннегута, Уильямса, Чивера. Прижизненные тиражи даже самых успешных его романов так и не достигли той отметки, после которой слово «успех» обрастает определением «массовый».

Он умер в 1992 году -- практически в полной безвестности. О том, как литературная общественность относилась к нему в последние годы жизни, лучше всего свидетельствует тот факт, что редакторы «Нью-Йоркера» (главный журнал американских снобов и интеллектуалов) позволили себе буквально унизить почтенного прозаика, дважды заставив его переработать новеллу «Канал», после чего так и не опубликовали ее -- по крайней мере при жизни.

Интерес к его творчеству неожиданно реанимировался на рубеже веков. В 1999 году в «Бостон-ревю» было опубликовано эссе литературоведа Стива О'Нана под названием «Как исчез из печати великий писатель «века тревоги». Дальше -- больше. В начале «нулевых» издатели занялись Йейтсом вплотную: переиздали некогда издававшееся, залезли «в стол», перерыли архивы и откопали прежде неизвестные вещи.

Постепенно Йейтс вписался и в контекст массовой культуры. Популярный британский прозаик Ник Хорнби выпустил в 2004 году роман «Долгое падение», где описал сообщество потенциальных самоубийц. Один из его героев планировал свести счеты с жизнью, спрыгнув с крыши лондонского небоскреба с романом Йейтса «Дорога перемен» -- так, чтобы рядом с его телом свидетели обнаружили текст книги. К тому моменту, когда режиссер Сэм Мендес взялся за экранизацию этого самого романа, Ричард Йейтс числился на Западе автором почти культовым. Режиссер «Красоты по-американски» не зря взялся адаптировать для Голливуда дебютное произведение писателя. Revolutionary Road («Дорога перемен») -- самый объяснимый йейтсовский текст. Меланхолию героев, чьи мечты и надежды разбились о суровую действительность, легко списать на пагубное влияние провинции, а заодно и придать сюжету социологический объем, покритиковав «двухэтажную Америку» за ханжество, невежество и консерватизм. Персонажи в данном случае выступают лишь жертвами обстоятельств -- симпатичными, интеллигентными, просто недостаточно удачливыми. Получилась эдакая «Тоска по-американски», и парочка Ди Каприо с Уинслет пришлась тут как нельзя кстати: типа есть на свете вещи пострашнее «Титаника».

На самом деле в текстах Йейтса отсутствуют какие-либо объяснения и мотивировки, облегчающие трактовку. Его тексты предельно строги и лаконичны: здесь нет лирических отступлений и психологических зарисовок, в которых автор брал бы на себя право поделиться неким сокровенным знанием, которое его герои сами не в состоянии выразить словами и поступками. Его персонажи катятся вниз, потому что катятся. И никакими привходящими обстоятельствами это скольжение по наклонной не объясняется, как не объясняется и то, под воздействием каких социальных, политических и сверхъестественных сил прямая человеческой жизни вдруг кренится и меняет направление. И в этом смысле его тексты максимально некомфортны: они вызывают у читателя странное и неудобное чувство -- если не паники, то безотчетной и ничем не мотивированной тревоги.

Роман «Пасхальный парад» впервые вышел в свет в 1976 году, на 15 лет позже Revolutionary Road. 70-е годы были логичным продолжением шестидесятничества -- временем тотального протеста, всеобщего ликования и бессмысленных подвигов. Йейтс с его глубинной меланхолией, какой-то почти маниакальной сдержанностью и философией непротивления был самым неуместным автором для этого десятилетия (впрочем, как и для предыдущего). Трудно себе представить нью-йоркского интеллектуала того времени, бунтаря, битломана и битника, засыпающего с книжкой Йейтса под мышкой. Если только этот самый интеллектуал не был депрессивным профессором, изгнанным с университетской кафедры за злоупотребление алкоголем под предлогом непопулярности его лекций среди студентов. В последнем случае это почти что точный портрет самого писателя, в биографии которого были и алкоголизм, и туберкулез, и увольнение, и визиты к психиатру.

Действие «Пасхального парада» разворачивается на протяжении полувека: с начала 30-х до середины 70-х. В центре сюжета история двух сестер. Одна, красавица и умница, удачно вышла замуж, поселилась в большом провинциальном доме, родила троих детей. На этом ее восхождение закончилось, и началась медленная деградация: алкоголизм, депрессия, мужнины побои и внезапная смерть -- то ли от цирроза, то ли от крепкого супружеского тумака. Вторая сестрица окончила престижный университет, увлекалась литературой и современными танцами, меняла любовников как перчатки -- каждый последующий был перспективнее предыдущего. Нашла работу в рекламном агентстве, сняла квартиру в модном районе. Но и ее жизненный итог не слишком отличается от сестриного: все тот же алкоголизм, маниакально-депрессивный психоз, одиночество и тотальная безнадега. «Мне почти 50 лет, и за свою долгую жизнь я так ничего и не поняла», -- этими словами «Парад» заканчивается.

Йейтс в «Параде» подшучивает над примитивными представлениями о психоанализе: его сестры ищут причины своих неудач то в родительском разводе, то в материнском разгильдяйстве, то в слишком частой перемене места жительства. Кстати, задолго до внезапно возникшей массовой популярности публичный интерес к Йейтсу выказал другой нью-йоркский невротик -- Вуди Аллен. В фильме «Ханна и ее сестры», снятом в середине 80-х, одна из героинь поминает добрым словом как раз «Пасхальный парад». Ричард Йейтс тоже мог бы пойти по пути Аллена, если бы умел воспринимать маленькие человеческие трагедии через призму спасительной иронии.

Но в «Пасхальном параде» нет и намека на иронию. Это безжалостная и даже жестокая драма, где финальную безнадежность не спишешь на влияние обстоятельств, провинциальное мракобесие и тотальное невезение. Йейтс описывает два человеческих маршрута (противоположных по содержанию и устремлению), приводящих к одному и тому же концу. А рядом ветвятся линии второстепенных персонажей, таких же отчаявшихся бедолаг, -- поэтов, бизнесменов, аристократов, избалованных в прошлом и успехом, и красотой, и деньгами. Автор описывает сообщество людей, ничем в жизни не объединенных, кроме какого-то врожденного порока, не позволяющего им дышать полной грудью и выживать в социуме, поощряющем оптимистов. Йейтс не называет имя этой болезни: депрессия, меланхолия, неуверенность в себе -- все вместе и ничего конкретного. Какой-то системный сбой, не позволяющий человеку вынести на плечах бремя жизни. Как будто некий скрытый механизм, блокирующий волю, не позволяет человеку в переломный момент принять единственно правильное решение. Героиням Йейтса даровано судьбой все -- внешность, ум и даже талант, -- кроме умения всем этим добром правильно распорядиться.

Не мудрено, что время для прочтения Йейтса пришло лишь на рубеже веков. Когда эпоха тотального оптимизма и решительных действий осталась позади. Когда мир парализовала какая-то неясная тревога -- то ли предчувствие всеобщего кризиса, то ли ожидание какой-то другой неминуемой катастрофы. В Америке его даже назвали прозаиком эпохи «после 11 сентября». Но в его прозе нет ничего взрывного -- только опыт долгого и неминуемого падения.