В фойе установлен лоток, пара милых дам торгует буддийской литературой и соответствующими сувенирами. На стенах огромные фотографии божественных статуэток и ритуальная живопись; зрители вокруг ходят с загадочными выражениями лиц -- то ли московская буддистская община собралась на премьеру балета, то ли танцевальный народ старается проникнуться атмосферой? Хореограф Никита Дмитриевский, ранее в философском рвении незамеченный (его все больше интересовали проблемы композиции и света, то есть проблемы чисто профессиональные), поставил в Русском камерном балете «Москва» спектакль «Сансара».

«Шоу-балет о жизни тибетского гуру», сочиненный на музыку «лучших психоделических композиторов» -- уже реклама пугала, но действительность оказалась еще хуже. Если бы это была циничная спекуляция на любви отечественной публики к экзотике и «духовности» одновременно, можно было бы вынести -- ну мало ли кто как деньги зарабатывает. Но «Сансара» -- это не спекуляция. «Сансара» -- это вдохновенный монолог неофита, и присутствовать на спектакле так же неловко, как слушать излияния любого человека, вдруг обнаружившего, что все проблемы в его жизни могут быть решены легко и просто -- стоит лишь присоединиться к той или иной организации.

На пять экранов проецируются мутные изображения буддийских скульптур. Столбом стоит синий дым. «Психоделические композиторы» включены с такой громкостью, что в восьмом ряду закладывает уши. Присутствующие на сцене артисты то покачиваются так, будто их подвесили за загривок, то бьются в полупрозрачных вертикальных кабинках. По сцене бродят дурно нарисованные и плохо сшитые мягкие игрушки (белое четвероногое, изображаемое двумя артистами, ни за что не получило бы разрешения на продажу от заботящихся о здоровье детей инстанций). Все маски так невнятны, что их наверняка сделали в Китае -- но на экспорт, а не для себя. Когда вереница артистов выстраивается в ряд, чтобы изобразить многорукую фигуру, господа танцующие не могут даже ровно встать в затылок друг другу, и в результате получается не строгая статуэтка, а какая-то овощная грядка, из которой овощи выглядывают вразнобой. Половины артистов не видно из-за дыма. И так далее и тому подобное.

При этом -- абсолютная старательность в воспроизведении ритуалов. Труппа сидит на сцене, складывает ладошки, поет «Ом мани падме хум» и простирается на земле. Подставляет руки под воду, наливаемую из чайника, и благодарно вытирает руки о голову. Все эти занятия занимают примерно столько же времени, сколько танцы, ну или так кажется из-за тягучести ритуала и чудовищного неуюта, чувства присутствия при чужом личном деле.

То, что умел когда-то (совсем недавно!) Дмитриевский -- составить многофигурный ансамбль так, чтобы возникало ощущение прочной и свободной структуры (где каждый элемент движется, и кажется, что движется независимо, а потом вдруг открывается общая сцепленная, умно связанная картинка), -- оно никуда не делось, и в облаках дурного дыма можно порой разглядеть композиции довольно занятные. Но очевидно: то, что хореограф умеет делать, ему уже не очень важно, профессия не важна, когда открылась великая и единственная истина. Жаль, конечно, но это личный выбор человека, он имеет право. Я, конечно, не убеждена, что вместе с хореографом в буддизм подалась вся труппа балета «Москва», но кто и когда спрашивал артистов, во что они на самом деле верят? А изображают эту веру они вполне убедительно.