Замечательный мастер клавирного классицизма и едва ли не самая светлая голова в мире фортепианного исполнительства Альфред Брендель сыграл концерт в рамках филармонического абонемента «Вечера фортепианной музыки» и одновременно в рамках собственного «прощального» европейского тура. Объявлено, что последним публичным выступлением Бренделя станет его концерт 18 декабря в Вене. За несколько дней до этого ему будет вручена премия Герберта фон Караяна, которая станет красивым дополнением к и без того уже величественной бренделевской коллекции званий и наград.

Последний раз Брендель играл в Москве 20 лет назад. Теперь он прощается с местной публикой, с большей частью которой он едва успевает как следует поздороваться. Значительному количеству слушателей его искусство знакомо лишь в записи. И эффект узнавания-неузнавания здесь существен. Венские классики (Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт) -- любимый и главный репертуар Альфреда Бренделя -- в записях Бренделя многими считаются слишком уж академичными, едва ли не сухими. Эссеист и поэт, витиевато и изощренно размышляющий в своих текстах обо всем на свете, за роялем он ни в коем случае не чудак и не оригинально мудрствующий философ. Музыкальные тексты в его исполнении изысканно рациональны, причем подход музыканта к хрестоматийному репертуару принципиально далек от современных позиций «личной исполнительской интерпретации». Брендель «служит» композитору и произведению с тем аристократическим благородством и светлой радостью, какие делают «служение» не пафосным, но простым, почетным и честным делом. Однако в живом исполнении Брендель удивляет еще и тонкой эмоциональностью, едва ли не глубоко неожиданной и своеобразно уточняющей его пресловутый рационализм.

Хрустально-ясный, насквозь прозрачный звук оказывается дополнительно окрашенным в теплые тона, градация оттенков пиано поражает тонкостью, проработанностью и прихотливой сентиментальностью, количество педали, окутывающей грациозные пассажи, превращает линии в пространства, и выясняется, что главный на сегодня «академист» гораздо романтичнее, чем может показаться. Однако этот романтизм -- не пышного, не крикливого толка. Это скорее романтизм наивный, детский, нежный, без пылкости.

Когда Брендель играет Гайдна (фа-минорные вариации), тот, не теряя в простоте лексики и пропорций, звучит тепло и мечтательно, как детская колыбельная. Когда на сцене появляется Моцарт (Соната фа-мажор, К533), прекрасная ювелирная техника (перед концертом Брендель, между прочим, сидит за кулисами и учит, учит, повторяет пассажи) вдруг вырисовывает фактурные, теплые, гобеленовые, уютные, как будто комнатные звуковые пространства. Потом Бетховен -- 13-я соната, сложная по форме и чудная по мелодическому содержанию. Она звучит у Бренделя особенно хорошо -- без архитектурной величественности, без придыханий, без фантазийного пафоса. Непредсказуемую форму Брендель превращает в нестепенный рассказ, сюжет которого по-сказочному быстр и причудлив.

Второе отделение программы (в точности той, какую пианист сейчас играет в качестве прощальной по всему свету) составил Шуберт -- 21-я соната, на сей раз скорее печальная, нежели трагическая. Быстрые темпы, очень много негустой, довольно прозрачной педали, впечатляющее количество и разнообразие пиано, скромный рост кульминаций. Фразочки, «вилочки», виньеточки -- все прослушивается, но все в копилку без остановки бегущей формы. И снова удивляет звук -- прозрачный, мягкий, небольшой, уютный, как будто это пальчиковые куклы играют и печалятся под звуки развернутых мрачных предчувствий Шуберта.

На бис было миниатюрное от Шуберта, Бетховена и Баха. Как будто подпись в нескольких росчерках под всем багательным искусством Бренделя, в котором большие и веские смыслы рассказываются с отчетливо детским выражением на музыкальной физиономии.