28 сентября ему исполнилось 108 лет. Последние годы художник-карикатурист Борис Ефимов выступал в роли феномена -- публично демонстрировал прекрасную память, здравый смысл и чувство юмора. Мне тоже довелось с ним встретиться пару лет назад, и меня поразило, как живо и ясно он говорил, как дипломатично отвечал на вопросы, как адекватно реагировал и каким оказался галантным кавалером. Вспоминается его собственный рассказ про шутку Ардова на 70-летии сатирика Рыклина: «А ведь в свои семьдесят лет Григорий Ефимович имеет полное право быть идиотом!». Вот уж ни в свои сто, ни в сто пять, ни в сто восемь не то что идиотом, умственно расслабленным Борис Ефимович не был. Ровесник века, родившийся в 1900 году, он прошел через все перипетии истории, на которую смотрел в конце жизни несколько отстраненно, не стесняясь признаваться в вещах, о которых вроде бы лучше было забыть. Жизнь на его глазах столь часто менялась, что единственным способом сохранить внутреннюю гармонию оставались самоирония и отчужденность.

Родился будущий карикатурист в Киеве, в семье Ефима Моисеевича Фридлянда, тата по национальности, еврея по образу жизни. Погром в Белостоке, хедер, процесс Бейлиса -- это впечатления детства и юности. Первая карикатура появилась в журнале «Солнце России» в 1916 году -- на председателя Государственной думы Родзянко. Затем власти стали меняться в Киеве быстро -- немцы, белогвардейцы, большевики, петлюровцы... В 1922-м Ефимов приехал в Москву и пришел в главную газету -- «Правда», где его приветливо встретил главный редактор Николай Бухарин и, ободрив словами «неплохая штукенция», поместил рисунок молодого художника на первую полосу. А потом еще и написал о нем в газету весьма лестные слова: «...Наш автор еще молод. А между тем, вылупившись из скорлупы многих влияний (в том числе влияний всем известных крупнейших наших карикатуристов), он быстро завоевал себе совершенно самостоятельное место и вскоре определился как один из самых блестящих (а может быть, и как самый блестящий) мастеров политической карикатуры. В нем есть одно замечательное свойство, нечасто, к сожалению, встречающееся: этот большой художник является в то же время очень умным и наблюдательным политиком...»

Что именно значило в те времена быть политиком, Бухарин еще не догадывался. Ефимов сам рассказал о финале их отношений. После показательного третьего процесса 1938 года, на котором Ефимов присутствовал, в «Известиях», где он в то время работал, потребовали карикатуру со словами: «Вы слышали, что о нем сказал Вышинский? «Бухарин -- это помесь лисицы со свиньей». «Я несколько замялся, -- рассказывал Ефимов, -- откровенно говоря, мне претило такое изображение человека, к которому я питал определенную симпатию. Заместитель редактора подозрительно на меня посмотрел, заметив мое колебание. «Что это у вас? Гнилое интеллигентское либеральничание?» А стоявший рядом другой, более «бдительный» сотрудник газеты строго добавил: «Почему только «либеральничание»? Гораздо хуже! Это похоже на явное сочувствие классовому врагу, граничащее с предательством». «Помесь лисицы со свиньей», по изящному выражению Вышинского, пришлось нарисовать. И карикатура в подобном жанре была, увы, не последней...»

Об этом времени Ефимов рассказывал по возможности честно. И про то, как, узнав об аресте горячо любимого брата, известного журналиста Михаила Кольцова, пил валерьянку, а потом ходил всю ночь по Москве, как звонил жене, боясь услышать, что за ним тоже пришли. Как потом узнал, что Сталин велел Ефимова «не трогать». Как после войны оказался «среди тех евреев, которых не сажали, а награждали» (он получил две Сталинские премии подряд -- в 1950 и 1951-м). "...Конечно же я не хотел рисовать карикатуры на Троцкого и Бухарина до войны и на "космополитов" после войны. Но я не Джордано Бруно, чтобы сложить голову на плахе. У меня была семья, был сын, мой мальчик, которого я очень любил. Вы же помните слова Анны Андреевны Ахматовой: "Тому, кто не жил в эпоху террора, этого не понять".

Да, Сталин высоко ценил его дарования и лично просил нарисовать как можно скорее вооруженного до зубов Эйзенхауэра, но такая просьба, равносильная приказу, была не только почетной, но и очень страшной: а вдруг не успел бы или не понравилось бы?

Но все прошло -- и грозы пронеслись над головой, и годы большой славы, когда на него обижался Чемберлен и хотел повесить Гитлер, наступила долгая спокойная жизнь, в которой было время и для мемуаров, и для юбилейных выставок, и для оценки своих поступков. В 2005 году Ефимов говорил журналистам: «Вообще я считаю, что делаю бо-о-льшую ошибку, что так долго живу. Но это уже не в моей власти. Не могу же я повеситься... Ну да ладно, если серьезно, то я и вправду себе удивляюсь: чего только со мной не было. До сих пор не пойму: зачем мне надо было многое видеть и знать. Есть вещи, о которых не то что говорить, вспоминать не хочется».

В старости Ефимов политической сатирой заниматься перестал. Как он однажды объяснил мне, ему в нынешнем мире не хватало определенности, разобраться, кто прав, а кто виноват, кто плох, а кто хорош, самостоятельно он уже не мог. И к счастью, не было уже руководителя, который бы сделал это за него... Так что, в общем, хорошее время досталось Ефимову под конец жизни. А теперь его не стало.