Большой Кавказский хребет, народам которого президент Дмитрий Медведев в понедельник от имени России гарантировал безопасность, образует, как известно, государственную границу России в промежутке между Черным и Каспийским морями. Так было не всегда.

Сначала Кавказ лежал сплошным белым пятном между российскими владениями в Грузии и окрестностях и цепочкой российских крепостей на Тереке и Кубани, а потом весь целиком входил в состав Российской империи. Политико-административная география СССР обязана своим происхождением в этих местах итогам первой мировой войны, давшей жизнь Грузии, Армении и Азербайджану в очертаниях, близких к нынешним.

Главный советский географ, к тому же выходец из Грузии Иосиф Сталин прочертил границу РСФСР по снежным кавказским вершинам, исходя из логики ландшафта и свойственной всем имперским лидерам уверенности, что она никогда не станет внешней, а так и останется межой между провинциями. Хребет, через который проходили всего три автомобильные и две железные дороги -- по берегам морей и через Крестовский перевал в Осетии, -- был логичным ориентиром для «народнохозяйственного районирования». Тогда как проблема разделенного осетинского народа мало кого волновала в период, когда неблагонадежные народы попросту подвергались тотальной депортации, а остальные были заняты строительством «многонациональной общности советских людей».

В 1991 году «общность» рухнула, и уже к этому моменту было ясно, что установленное большевиками политико-административное деление Кавказа, признанное международным сообществом после распада СССР, содержит несколько этнотерриториальных мин, часть которых взорвалась уже в поздних 1980-х. В результате в первой половине 1990-х Армения оказалась в состоянии войны с Азербайджаном из-за конфликта в Нагорном Карабахе, а Россия потеряла возможность выстраивания нормальных двусторонних отношений с Грузией, поддержав два непризнанных образования, прижатых вплотную к ее новой государственной границе, -- Абхазию и Южную Осетию.

Эта поддержка была действительно продиктована необходимостью остановить кровопролитие в зонах конфликтов и предотвратить расползание нестабильности на российскую часть Кавказа. Выяснилось вдруг, что географическая граница, сильно мешающая полноценной наземной коммуникации, вполне проницаема для оружия, боевиков и сепаратистских идей. Россия и Грузия сконструировали систему заморозки абхазского и югоосетинского конфликтов и оставили ее до времен, когда у каждой из них будет больше сил, чтобы добиться разрешения обеих ситуаций по существу.

Для России одним из важнейших факторов уверенности в своих силах в кавказском регионе должна была стать относительная стабилизация Северного Кавказа, достигнутая с большим трудом только к середине второго президентского срока Владимира Путина. К признакам этой стабильности принято относить умиротворение Чечни, которая в 2003--2005 годах наконец заняла свое место среди других субъектов Российской Федерации и перестала быть мотором, больше десятилетия гнавшим волну диверсионной активности по обе стороны гор. В других, менее огнеопасных, регионах Кремль не без успеха провел замены руководителей. Это дало жителям республик надежду на искоренение полунезависимых режимов, «продававших» Москве свою лояльность в обмен на денежные трансферты. Да и общий уровень жизни подрос по сравнению с «проклятыми 90-ми».

Проблема в том, что все эти успехи призрачны. Умиротворение Чечни не показало, в сущности, ничего, кроме неспособности федерального центра добиться элементарных военных целей на ограниченной территории силами собственной армии и милиции, не прибегая к системной помощи местных элит, лишь внешне лояльных по отношению к России. Эти элиты создали в республике режим практически полной внутренней свободы от элементарных требований общефедерального законодательства, они опираются на собственные силовые структуры, состоящие из бывших боевиков, а принадлежность к России выражают лишь набором накрепко заученных лозунгов. Контроль Москвы над Чечней долгое время измерялся контролем Владимира Путина над Рамзаном Кадыровым, который действительно набирал популярность и претендовал стать не только чеченским, но и кавказским харизматическим лидером. Дефект этой личной унии вскрылся в мае этого года: популярность Кадырова, по ряду признаков, расти перестала, потому что его соплеменники хорошо чувствуют его собственную неуверенность: кто же теперь, при президенте Медведеве, будет «лордом-протектором» Чечни в Москве? Другие соплеменники, побогаче и поименитее, потянулись в околокремлевские покои с пояснениями на предмет дефектов проекта «Кадыров». А тем временем молодежь снова стала уходить в горы, и в этих горах снова стали обстреливать российские армейские колонны. Этот сбой не случаен, и дело не в Кадырове, а в навязанной регионам после отмены выборов губернаторов системе личной лояльности, которая подразумевает, что у нового сюзерена могут быть и новые вассалы.

Подобное движение внутри региональных элит наметилось не только в Чечне, но и в других российских регионах. Однако на Кавказе оно усугубляется местным колоритом, неотъемлемой чертой которого является, к сожалению, видимая практически невооруженным глазом связь этих самых элит с диверсионным подпольем. Парадоксальным образом местная власть является для боевиков, сражающихся под знаменем ислама, и главным врагом, и главным источником финансирования -- кто-то платит за то, чтобы не трогали, кто-то -- за устранение противников. Поэтому трудно считать неожиданностью уплотнение в последние недели и месяцы криминальных сводок с Северного Кавказа: в «княжествах», где присланные Москвой «варяги» так и не потеснили местных коррупционеров, но успели растратить значительную часть доверия жителей, снова идет борьба за посты.

К слову, в какой-то степени фактор локальной борьбы за власть может считаться одной из составляющих нынешнего кризиса в Южной Осетии: она, конечно, ни одного дня не была республикой в составе России, но переняла многое из их политического устройства. Президент Эдуард Кокойты, плоть от плоти российских силовиков, так же, как некоторые его коллеги за горами, не мог не обеспокоиться возможным изменением своих лоббистских связей в Москве.

Социологи тем временем отмечают, что под знамя общекавказского вооруженного джихада, которое с осени прошлого года, после провозглашения «Кавказского эмирата», окончательно сменило флажки многочисленных этносепаратистских движений и движеньиц, все чаще становятся вполне благополучные и образованные молодые люди. Это уже вовсе не темные и бедные крестьяне, уставшие от нищеты и убожества в своих подоблачных саклях -- значит, рост доходов не препятствие для распространения радикального политического ислама.

Наконец, на фоне всей этой малоутешительной картины российского северокавказского тыла существуют давно известные каналы, по которым кризис вокруг Южной Осетии может механически перекинуться на Северный Кавказ. Уже само по себе появление беженцев из Южной Осетии в Осетии Северной создаст давление на зону осетино-ингушского конфликта, где последствия кровавых столкновений 1992 года лишь объявлены урегулированными. Ингушетия по-прежнему считает, что право на возвращение в свои дома в Осетии имеют право еще несколько десятков тысяч ингушей, ставших в 1992 году фактически жертвами этнической чистки. Даже если беженцы из Южной Осетии, количество которых уже поставили под сомнение эксперты Human Rights Watch, не будут иметь никакого отношения к спорным домам и квартирам, их появление в Северной Осетии усилит межэтническую напряженность, и так выросшую после Беслана.

Ситуация в самой Ингушетии как никогда близка к черте социального взрыва. Буквально за несколько дней до начала боевых действий в Южной Осетии в администрацию Дмитрия Медведева были переданы листы с подписями половины ингушских избирателей, поставленными под просьбой об увольнении президента республики Мурата Зязикова. До начала нынешней войны это предложение не выглядело таким уж безнадежным, особенно на фоне замены другого непопулярного руководителя -- президента Карачаево-Черкесии Мустафы Батдыева. Но теперь Мурата Зязикова могут спасти чрезвычайные обстоятельства. Эти же обстоятельства могут направить протест ингушей в новое русло -- по памяти 1992 года некоторые из них вполне способны поддержать грузин в борьбе с осетинами. Во всяком случае, ясно, что ингушских добровольцев точно не будет с осетинской стороны, а если такие сообщения появятся, они будут означать лишь похвальное стремление ингушских властей проявить лояльность.

Примерно то же можно сказать и о добровольцах из других северокавказских республик, большинство населения которых в отличие от осетин (и грузин) исповедует ислам. Для них это в общем-то чужая война. Отчеты о формировании добровольческих отрядов в Дагестане и Махачкале могут свидетельствовать о двух вещах (среди которых нет братского чувства к народу Осетии): во-первых, местные политики напоминают о себе Кремлю, а во-вторых, Северный Кавказ все еще остается территорией, где могут собираться и передвигаться значительные группы вооруженных людей неясного подчинения. Трудно предположить, что кого-то в России или за ее пределами может радовать это обстоятельство.