Биеннале -- это ситуация создания событий и смыслов. Как грандиозный информационный повод Вторая биеннале на 100% состоялась и отобрала статус главного культурного события у некоторых больших фестивалей (критика с их стороны неизбежно воспринималась как конкурентная). Девушки из пресс-центра сообщили, что аккредитовалось более шестисот журналистов (где они, кстати?), а перед закрытием комиссар Иосиф Бакштейн говорил в кулуарах, что Вторую биеннале посетило в два раза больше народу, чем Первую.

Что касается не событийной, а содержательной части биеннале, тут есть тесная связь с критикой.

Венецианская биеннале два года обсуждается во всех журналах и медиа, появляется куча статей, а в России медийное пространство разрушено, задавленные СМИ нацелены на гламур и стабильность, на архаизацию и обслуживание режима.

Поэтому Московской биеннале нужно было бы выстроить критическую дистанцию внутри себя. Впустить критику как механизм создания смыслов.

Поскольку этого не произошло, то две ситуации -- создания событий и создания смыслов -- оказались разведены. В полной мере они совпали только в случае с выставками знаменитой венской художницы-акционистки Вали Экспорт, когда одновременно с двумя ее выставками проходило профессиональное обсуждение в ГЦСИ, и в итоге -- волна вменяемых публикаций в СМИ. А скажем, звездная по составу участников философская конференция "Создавая мыслящие миры" не стала событием, хотя и входила в программу биеннале, и даже отлилась в интереснейший том и видеоинсталляцию "8 докладов".

Отчасти отказ от коммуникации был заведомым -- непонимание предполагалось проектом Бакштейна о выживании искусства, о чем он прямо говорит в своих тезисах. Иосиф Бакштейн -- один из авторов основного проекта биеннале, о котором профессионально говорили незаслуженно мало.

Полифоничная и глобализованная выставка куратора Иосифа Бакштейна "Искусство в эпоху социального дарвинизма" была самым радикальным из четырех кураторских проектов основной программы, развернутой в башне "Федерация". Было много ярких работ, например, завораживающее видео Виктора Алимпиева Wie hesst dieser Platz? о невозможности понимания и фильм "Тайная вечеря" Бигерта и Бергстрема о последней трапезе осужденных на казнь, самая сильная работа из виденного. Меня восхитили пластическая цельность и руинированый оптимизм проекта Фулии Эрдемчи и Розы Мартинес ("После всего"), их обращенность к повседневной утопии, совершаемой после всего и вопреки всему. А у "Американского видеоискусства в начале третьего тысячелетия" был только один минус -- масштаб проекта превосходил возможности зрителя посмотреть его целиком.

Неосвоенному и сырому пространству башни недоставало знаковой коммуникации со зрителем, более явного разделения на кураторские зоны. Для зрителей проекты сливались в один общий ряд, что, может, и работало на целостность, но не помогало понять кураторский замысел.

Неразличению способствовали скорее архивная, чем проблемная экспозиция Яры Бубновой ("История в настоящем времени") о несамостоятельности восточноевропейской истории, и проект Никола Буррио ("Фонд ноль"), у которого излюбленный кураторский ход -- картинки А4, развешанные фризом. Яра Бубнова собрала вполне бесспорные произведения, интересные сами по себе, но так и не сложившиеся в целое, живущие автономно. Публике, разумеется, нравились ясные легко читаемые работы, но на совместную кураторскую конструкцию проект Бубновой действовал разрушающе. У Никола Буррио кураторский замысел был сильнее и проблематичнее, однако его экспозиция предполагала явно другую публику -- не столь молодую, с другим темпераментом и общей культурой, желающую вникать в идею и разгадывать визуальные коды капитала и власти. Возможно, в Европе другие зрительские привычки, другая перцепция.

Московская биеннале ставила вопрос о положении искусства в глобализованном мире и ответила на него, в частности, интервенцией искусства в пространство будущих офисов, критикой капиталистической экономики в самом ее, так сказать, сердце. Примечанием такое вторжение можно назвать только иронически.