Весь Центр имени Вс. Мейерхольда, от дверей в лифте до зеркала в туалете, сейчас размалеван какой-то белесой, будем надеяться, легко смывающейся дрянью. Куда ни посмотришь, всюду сикось-накось накалякано: «Требуется барабанщик», «Большая жрачка», «Чернобыльская молитва» и много чего еще: словно бы здесь целый день ошивался одуревший от скуки подросток. Любая надпись вне зависимости от ее смысла выглядит тривиальной настенной похабщиной. Нетрудно, впрочем, удостовериться, что перед нами названия спектаклей, вошедших в афишу фестиваля: первый -- американский, второй -- польский, третий -- московский. Будут еще и румынский, и литовский, и якутский -- общим счетом их 19 в основной программе и еще сколько-то в специальной. Находясь в дурном расположении духа, можно сказать, что граффити, выполненные в стиле «я у мамы имбицил», заданы как общий эстетический множитель.

В хорошем настроении тоже можно так сказать. Перед началом спектакля Ричарда Максвелла «Требуется барабанщик» (США, New York Citi Players) худрук театра «Практика» Эдуард Бояков напомнил зрителям, что помимо театральной программы «Новая драма-2006» представляет и клубную: рэперов, хип-хоперов, МС-поэтов. То, что делают ребята на московских улицах, заявил Бояков со сдержанным пафосом, это и есть настоящая современная драматургия. Ни больше ни меньше.

Что ж, тем хуже для современной драматургии. Мое поверхностное (спасибо, больше не хочу) знакомство с рэпом позволяет увидеть в нем только лишь простейшую, т.е. низшую форму художественной жизни, которая узаконила, объявила естественной нормой агрессивное невежество и скудоумие. Не стоит в очередной раз бранить общество потребления, все время ищущее, чем бы занять раздражительных люмпенов: неси, мол, парень, что в голову взбредет, ощущай себя творческой личностью, равняясь на себе подобных, и потихоньку ныряй в круговорот консумеризма. Беда не в консумеризме, а в том, что любая художественная среда жутко загрязнена. С угрожающей скоростью растет количество поэтов, музыкантов, драматургов, режиссеров (критиков, конечно, тоже), предельно упрощающих свои задачи. В конце концов все становятся схожи меж собою настолько, что враг рода человеческого не мог бы пожелать лучшего.

Незатейливый спектакль Ричарда Максвелла вызвал симпатию уже тем, что сделан грамотно, спокойно, чистоплотно. Не столь уж крупные достоинства, но надо благодарить и за них: теперь и это возможно лишь наособицу.

Полый параллелепипед (светлая фанера или, вероятнее, какой-нибудь пластик), декораций как таковых нет. Ударная установка отодвинулась от задней стенки, пианино притиснулось к правой. Два исполнителя, один час разговоров между сыном и матерью, прерываемых попеременным пением. Вокальные умения, мягко говоря, далеки от профессиональных; так оно и положено по замыслу. Об актерских умениях следует говорить особо.

Пит Симпсон играет молодого барабанщика, попавшего вместе со своим мотоциклом в ДТП и сломавшего колено: атлетическое сложение, умное и несколько капризное лицо, длинные темные волосы расчесаны на прямой пробор и спереди прилизаны, чуть ли не приклеены к черепу. Эллен Ле Компт -- его мать: сухощавая, легкая, довольно старомодная, очень напористая, иногда до глухоты. Меж собой они странным образом похожи, и оба заранее знают почти все, что могут сказать друг другу: тут логика придуманной жизни совпадает с логикой актерской работы.

То, что происходит на сцене, поначалу кажется скучноватым: действующие лица попросту перебрасываются маловыразительными (все как в жизни) репликами. И ощущение физической боли, и материнские чувства, и отношение персонажей друг к другу лишь обозначаются, причем довольно скупо. «Хочешь, я тебе спою?» -- «Ма, не надо!» «А когда ты был маленький...» -- говорит Эллен Ле Компт, садясь за ф-но. И поет, не обращая внимания на мольбу барабанщика. «А хочешь, я тебе почитаю?» -- «Shit!..»

Ричард Максвелл дает зрителям не панораму переживаний, а только контурную карту, раскрасить ее каждый должен своими собственными карандашами. Эта игра, надо признаться, затягивает, но как только ты в ней освоился, режиссер предлагает тебе новые правила: а теперь -- караоке!

Опять же: когда Ле Компт и Симпсон по очереди принимаются озвучивать некую сентиментальную тягомотину (похоже на фолк-рок начала 70-х, но я не уверен), первым делом хочется спросить: а стоило ли вам вообще брать микрофон в руки? Слушать это хлипкое, хотя и нефальшивое пение под фонограмму -- удовольствие сомнительное. К сюжету эти песни, кажется, никакого отношения не имеют. Или имеют?

И нет и да. Музыкальные номера в спектакле «Требуется барабанщик» -- штука хитрая: они выставляют напоказ постепенное расхождение жизненных отношений, разлад в отношениях матери и сына, ведущий к неизбежному разрыву. Пока покалеченный барабанщик пестовал собственную депрессию, выпендривался, кричал о своей ненависти к числам, адвокатам и миру вообще, мудрствовал насчет умения превозмогать боль и т.п., мать своего сына терпела. Когда сломанная коленка обернулась страховкой в 150 тыс. долл., сказала: ты, кажется, хотел уйти из дому? Ну так иди на... (по-американски ее напутствие звучало грубее). Что помимо прямого смысла значило: пора тебе, мальчик, становиться взрослым.

Отдадим должное Ричарду Максвеллу, его умной и легкой режиссерской руке. Придумав трагическую при всей ее обыденности историю, он выстроил театральный сюжет на легких касаниях: причина нигде не бьет следствие в лоб, она лишь чуть-чуть подправляет ход событий, превращая наиболее вероятное в единственно возможное. Оценим ум и такт актеров, превосходно понявших природу предложенной игры; заметим попутно, что их манера вести музыкально обусловленный, почти бесстрастный диалог внезапно, но совершенно отчетливо вызвала в памяти диалоги из пьес Метерлинка. Это не только забавляет, но и обнадеживает.