Несколько кресел в глубине сцены, три могильных камушка прямо перед зрителями. Меж креслами и памятниками протекает жизнь трех героинь сделанного Романом Козаком спектакля. Они -- вдовы; в оригинале пьеса Айвона Менчелла называется «Кладбищенский клуб», но наши деятели искусств, периодически ставящие эту пьесу, удобно рассчитанную на трех актрис, видимо, считают, что исходное название мрачновато. Поэтому в прошлом сезоне в МХТ она шла под названием «Осенний чарльстон», в питерском Театре имени Комиссаржевской и нескольких провинциальных театрах сейчас называется «С тобой и без тебя». Собственно, все три новых названия стилистически точно отражают ту интонацию, что в течение двух с половиной часов заливает Театр имени Пушкина.

На афише написано «комедия». Исходная ситуация (ежемесячный сбор вдов, поминающих своих мужей) к особому веселью не располагает. Да и далее ничего смешного не происходит -- вот на кладбище троица встретилась с пожилым вдовцом, у младшей из вдовушек начал завязываться с ним роман, старшие постарались помешать, но, к счастью, не вышло. Но никто и не обещал комедию положений -- это комедия характеров (так предполагается, по крайней мере). Зритель должен смеяться, глядя на знакомых, любимых и значимых актрис, надевших броские маски. Вера Алентова получила маску буйной дамочки, охотящейся за тряпками и то и дело поминающей недобрым словом вечно изменявшего ей покойника (платье леопардового окраса и немыслимые шляпки). Лариса Голубкина -- роль затянутой в строгий костюм чопорной дамы, четвертый год живущей только для посещения кладбища (поджатые губы и характерная поза оскорбленного достоинства при слишком вольных разговорах подруги). А Мария Аронова сыграла простодушную хлопотунью, не потерявшую вслед за образцовым объемом талии живость движений и способную подпрыгнуть на полметра от радости. Типажи узнаваемы; актрисы стараются их обозначить как можно более ярко. Но им сильно мешает пьеса.

В ней нет ни одной смешной шутки. Вообще. Все разговоры -- унылая жвачка. Предлагается посмеяться над тем, что одна из подруг всегда точно угадывает стоимость покупок другой. Узнав, что жених на свадьбе, куда все трое приглашены, торгует фруктами (следовательно, эти фрукты будут поданы гостям), безутешная дама констатирует: «Меня будет пучить». Лучший пассаж в пьесе -- на могилке: «Когда я подстригаю кусты, я вспоминаю, как стригла тебя». Тоже не очень, не правда ли?

Ну вот и занимаются актрисы тем, что Фаина Раневская, говоря об участии в постановке плохой пьесы, называла «плаванием баттерфляем в унитазе». Педалируют характерность, оторванно танцуют, по очереди утаскивают на себя внимание зрительного зала. Но броская эксцентрика Алентовой и приглушенная, лишь изредка вырывающаяся гейзером эксцентрика Ароновой (с внятной, умной, лирической интонацией) перебиваются печальными репликами Голубкиной. Актриса честно играет ситуацию и текст, и не ее вина, что в «ее» моменты возникает чувство дикой неловкости. Ну правда же, в женщине, четыре года горюющей по мужу, нет ничего смешного. Автор же, кажется, полагал, что это забавно априори.

Вот так и колдобится спектакль: то Алентова, роскошно виляя бедрами, пройдет в своем леопардовом наряде, то Аронова подпрыгнет, то Голубкина горестно что-то молвит. И к середине спектакля уже понятно абсолютно все: и что разбитная героиня Алентовой лишь на словах так буйна, а на деле верна покойному мужу, и что кончится этот гибрид несмешного смеха и неудобных слез чьей-нибудь свадьбой (это героиня Ароновой нашла себе пару) и чьей-нибудь (для симметрии и глубокомыслия) смертью. В финале на авансцене уже четыре камушка. Безутешная вдова соединилась с мужем. Но, конечно, должен прозвучать преодолевающий смерть гимн. И он звучит. Победно: «Я такие меховые сапоги себе присмотрела!»